Те, кто не имеет особых послушаний, не ходит за курами или свиньями, не пишет брошюр, не упаковывает их для отправки по почте, не занят составлением сложных служб по миссалу, те, кто не делает ничего специального, всегда могут выйти полоть картошку или мотыжить ряды кукурузы.

Когда на колокольне зазвонит колокол, я кончу печатать и закрою окна в комнате, где работаю. Отец Сильвестр остановит свое механическое чудище – газонокосилку, а его помощники пойдут домой, прихватив мотыги и лопаты. Я возьму книгу и немного прогуляюсь под деревьями, если останется время до ежедневной мессы. Большинство других рассядутся в скриптории и будут писать рефераты по богословию или выписывать что-нибудь из книг на тыльную сторону конвертов. А один-другой станут в дверях, которые ведут из Малой галереи во внутренний садик, и, перебирая пальцами розарий, будут ждать неизвестно чего.

Потом мы все пойдем в хор, и будет жарко, и будет громко играть орган, и органист, который пока только учится, то и дело будет ошибаться. Но на алтаре будет предложена Богу вечная жертва Христа, Которому все мы принадлежим, и Который собрал нас здесь.

Congregavit nos in unum Christi amor [529].

IV

Америка открывает для себя созерцательную жизнь.

История христианской духовности знает немало противоречий, и одно из них – то, как святые отцы и современные папы смотрят на деятельную и созерцательную жизнь. Святой Августин и святой Григорий сокрушались о «бесплодности» созерцания, хотя и признавали, что само по себе оно выше деятельности. А папа Пий XI в апостольском постановлении «Umbratilem» ясно выразил, что созерцательная жизнь гораздо более плодотворна для Церкви (multo plus ad Ecclesiae incrementa et humani generis salutem conferre[530]), чем учительная и проповедническая. Для поверхностного наблюдателя удивительнее всего то, что подобное утверждение родилось в наше деятельное время.

Всякий, кто осведомлен об этом споре, может рассказать, что святой Фома учил о трех призваниях: к деятельной жизни, к созерцательной и, наконец, – к смешению первого и второго, причем его он ставил выше первых двух. И конечно, Братья-Проповедники[531], орден, к которому принадлежал сам святой Фома, призваны к смешанной жизни.

Но и Святой Фома выступает с формулой, столь же бескомпромиссной, как и та, что мы видим в «Umbratilem»: Vita contemplativa, – замечает он, – simpliciter est melior quam activa (созерцательная жизнь сама по себе, по самой своей природе, выше деятельной). Более того, он доказывает это с помощью «естественного разума» из аргументации языческого философа Аристотеля. Вот насколько эзотерический вопрос! Далее самый свой сильный довод он приводит уже в отчетливо христианских терминах. Созерцательная жизнь прямо и непосредственно посвящает себя любви Божией, и нет занятия более совершенного и достойного. Ведь эта любовь есть корень всякой добродетели. Если задуматься о влиянии индивидуальной добродетели на жизнь других членов Мистического Тела, то становится очевидно, что созерцание совсем не бесплодно. Напротив, согласно святому Фоме, именно созерцательная жизнь делает человека по-настоящему плодоносным духовно.

Когда святой Фома признает, что при определенных обстоятельствах, акциденциально, деятельная жизнь может быть более совершенной, то он ограждает этот тезис полудюжиной оговорок и уточнений, которые еще более усиливают сказанное о созерцании прежде. Во-первых, деятельность только тогда будет более совершенной, чем радость и другие плоды созерцания, когда рождается от преизбытка любви к Богу (propter abundantiam divini amoris[532]) и стремится исполнить Его волю. Она лишь отвечает на временную необходимость, и не обязательно продолжительна. Она совершается исключительно во славу Божию и не освобождает нас от созерцания. Деятельность есть вторичный долг, и исполнив его, следует вернуться к могущественному и плодотворному молчанию и сосредоточенности, которая располагает наши души к единению с Богом.

Деятельная жизнь (упражнение в добродетели, аскеза, милостыня) – это начало, которое подготавливает нас к созерцанию. Созерцание означает покой, остановку деятельности, уход в таинственное внутреннее одиночество, в котором душа поглощена безграничным и плодотворным молчанием Бога и постигает тайны Его совершенств не столько через видение, сколько любовью.

Но остановиться на этом означало бы не достигнуть совершенства. Согласно святому Бернарду Клервоскому, лишь относительно слабая душа достигает созерцания, не изливаясь любовью, которая должна сообщать другим людям то, что душа знает о Боге. Для всех великих христианских мистиков без исключения – святого Бернарда, святого Григория, святой Терезы, святого Иоанна Креста, блаженного Яна ван Рюйсбрука, святого Бонавентуры – вершина мистической жизни есть брак души с Богом, дающий святым поразительную силу, ровную и неустанную энергию в трудах ради Бога и душ, которая приносит плоды, освящая тысячи людей, меняет ход религиозной и даже светской истории.

Имея такое представление, святой Фома не мог не поставить на высшее место призвание, которое в его глазах предназначено вести людей к таким высотам созерцания, где душа преисполняется и изливает свои тайны миру.

К сожалению, лишенное контекста утверждение святого Фомы «религиозные институты, которым поручено заниматься проповедью и обучением, занимают самое высокое место в монашестве», скажем откровенно, вводит в заблуждение. Оно вызывает в уме образ некого благочестивого и трудолюбивого клирика, снующего между библиотекой и классной комнатой-. Вряд ли оно было бы воспринято христианами, если бы не значило нечто большее. Но беда в том, что многие – включая членов самих этих «смешанных» орденов – не видят в нем более глубокого смысла. Получается, что если ты в состоянии сносно прочитать лекцию, применив некоторые идеи схоластической философии к общественному положению, это одно уже приближает тебя к вершине совершенства…

Нет, не будем упускать из виду поразительные слова, описывающие условия, при которых можно оставить созерцание ради действия. Прежде всего propter abundantiam divini amoris. «Смешанная жизнь» должна быть поставлена выше созерцания, только если любовь тех, кто ею живет, настолько сильна, настолько преизбыточна, что должна излить себя в учении и проповеди.