– Турецкий говор ведом ли вам?

– Понаслышке. От матушки научились.

– Так вам, молодые люди, прямой резон остаться сейчас на флоте Балтийском – на галерах послужите мне…

Курносовы получили назначение: провести до Выборга колонну пленных турок, взятых еще при Очакове, для служения их на гребной флотилии принца Нассау-Зигена. Турки были удивлены, когда мичманы сказали им, что у них маменька из турчанок. Хотя конвоя и не было, до самого Выборга ни один турок не убежал.

Они вышли из столицы пешком как раз в день коронации императрицы – 22 сентября, когда Екатерина объявила при дворе – в присутствии всего дипломатического корпуса:

– Шестьдесят лет мною прожито, но у меня наберется сил царствовать еще двадцать лет! Уж я постараюсь, конечно же, чтобы никакая Европа не посмела задеть престиж России, ставший за эти годы моим л и ч н ы м престижем!

Она взяла медный кувшин и показала его послам:

– Маленькая принцесса Фике, еще не Екатерина Великая, я вот с этим кувшином и приехала в Россию, кувшин был моим единственным приданым, я даже ночных сорочек тогда не имела. В гроб за собой ничего не потащу, все оставлю России, а мне есть что оставить – Крым, Белоруссия, Кавказ и Молдавия… Семь миллионов населения только путем завоеваний, не говоря уже об естественном приросте народа внутри государства. А теперь я прошу музыкантов играть… Музыка!

В ставку Потемкина атаман Платов с казачьим конвоем доставил плененный при Рымнике янычарский оркестр – со всеми инструментами, сваленными на телегу. Но даже сейчас, опутанные веревками, янычары еще рыпались, рассыпая плевки в сторону неверных. Молодой Матвей Платов, белозубый ухарь и пьяница, сказал Потемкину, что башибузуков в Россию везти боязно: они же по дороге весь конвой передушат.

Потемкин велел ему пленных развязать:

– И пусть разберут с телеги погремушки свои…

Он взял медные тарелки, сдвинул их, с удовольствием выслушав звон, завершенный таинственным «шипением».

– Ага! – сказал Потемкин. – Не эти ли турецкие тарелки и употребил Глюк в опере своей «Ифигения в Тавриде»?

Янычар развязали. Один из них рассмеялся.

– Ты разве понял меня? – спросил его Потемкин.

– У меня бабушка была… калужская.

– Это твои тарелки?

– Мои. Вот как надо! – И он воспроизвел гром, в конце которого загадочно остывало ядовитое «шипение» меди.

Потемкин пригляделся к лицам янычар. Лица вполне европейские, иные как у русских парней. Янычарский корпус турки формировали из детей христиан. Похитив мальчиков у матерей, турки обращали их в свою веру, а фанатичное воспитание превращало их в озверелых головорезов. Нехотя они разобрали инструменты с телеги. Над головами янычар качался шест с перекладиной, на шесте висели, позванивая, колокольчики.

– Ну, играйте! Хотя бы свой знаменитый «Марш янычар»…

Разом сомкнулись тарелки, заячьи лапы выбили первую тревогу из барабанов. Полуголый старик лупил в литавры с такой яростью, словно убивал кого-то насмерть. Звякали треугольники, подвывали тромбоны, звенели триангели и колокольчики. В это варварское созвучие деликатно (почти нежно) вплетались голоса гобоев, торжественно мычали рога, а возгласы труб-нефиров рассекали музыку, как мечи. Янычары увлеклись сами, играя самозабвенно, словно за их оркестром опять двигались в атаку боевые байраки…

«Марш янычар»[13]закончился. Платов спросил:

– Ну, дык што? Опять мне вязать эту сволочь?

Потемкин взял «нефир» и выдул из него хриплое звучание.

– Не надо. Лучше мы их покормим, дадим выспаться. А утречком вместе с инструментами поедут они в Петербург, и пусть наши гудошники еще поучатся, как надо играть, чтобы кровь стыла в жилах от ужаса, чтобы от музыки шалел человек, не страшась ни смерти, ни черта лысого, ни ведьмы стриженой…

* * *

Столичные аристократки, падкие до низменных удовольствий, слетались в ставку Потемкина, как мухи на патоку. Образовался гарем из женщин, мужья которых, будучи в чинах генеральских, состояли в подчинении светлейшего. Среди рогоносцев один только князь Василий Голицын посмел вступиться за свою жену. Это дорого ему обошлось: Потемкин запустил в князя шахматной доской:

– Я ее не принуждаю – она сама тому рада!

Была поздняя осень. Усталые лошади едва вытаскивали разломанный шарабан из грязи молдавских дорог. Кое-где еще догнивали разбухшие тела убитых и скотины. Каркало воронье. Потемкин грыз чеснок, а доктор Масса сказал ему:

– Подумайте о своей печени, раздувшейся от угождения вашей светлости. Вчера вы осилили кадушку соленых огурцов, утром почтили светлейшим вниманием жареного гуся, сопроводив его в дальнюю дорогу кастрюлькою шоколада. Сейчас чеснок, а в ближней деревне вас ожидает ветчина с ведром винограда… Какой организм выдержит все это?

– Плевать, – хмуро отозвался Потемкин и послал казака, чтобы нарвал для него с поля гороху. – Мой желудок подобен самой великой России, которая способна переварить все, как переварила она и татар, и шведов…

После побед Суворова воевать стало легче. Матвей Платов с казаками взял Аккерман (Белгород на Днестре), молдаване радостно встретили русских в Кишиневе, австрийцы вступили в Белград, но тут Вена выклянчила у турок перемирие, очень невыгодное для русских… Потемкина сейчас беспокоило поведение Берлина: при войне на два фронта опасно заиметь третий – с Пруссией.

– Где-либо, – рассуждал он, – то ли здесь, то ли на Балтике, но одну лапу из грязи надо скорее вытаскивать…

Эски-Гасан, сидючи в Измаиле, тоже подумывал о мире. Он слал курьеров к Потемкину, выведывая в письмах его настроение. Потемкин с учтивостью дипломата отвечал «крокодилу», что Россия не ради удовольствия войну начала и согласна к миру прочному, но с земель освоенных назад не сдвинется…

Он приехал в Бендеры, выбрался из шарабана. К нему, выдирая ботфорты из слякоти, поспешил племянник Самойлов.

– Ну, что у вас тут, Санька?

– Деремся по малости. Вылазки отразили. В атаке взяли сераскира, который открыто сказывал мне, что жители Бендер склонны сдаться, да паши побаиваются.

– А лишней крови не надобно, – напомнил Потемкин.

Он представил гарнизону Бендер все ужасы сопротивления, заслал в крепость жителей Аккермана, которые поведали осажденным о добром отношении русских, – и паша бендерский сам выехал к Потемкину на белом коне: