Она прежняя была бы удивлена тем, что сейчас включает телевизор. После многолетней борьбы с Лоренсом за сокращение проводимого перед телевизором времени она не выключает его весь вечер. Что ж, телевизор стал вполне сносной заменой движению машин под окном; не играть же ей в «Эрудит» одной.

На Би-би-си показывают анонс предстоящего чемпионата мира в Шеффилде. Она спешит переключить канал. Она не будет мучить себя. И дело не только в том, что Рэмси больше не играет.

Он позвонил вскоре после того, как отверг ее предложение в «Бест оф Индия», чтобы узнать, как у нее дела. Она неуверенно заметила, что они могли бы по-прежнему дружить. Взрослые люди, как правило, не предлагают дружбу открыто, она вела себя скорее как Иван в ее получившей награду книжке. Рэмси хмыкнул, но потом, видимо опасаясь вновь ранить ее чувства, выложил все начистоту.

Она извинилась, что ничего не заметила в ресторане, слишком была поглощена своей собственной опустошающей душу трагедией. Она несколько раз заходила в Хакни и видела, что у них с Рэмси схожие болезни и выздоровление может протекать одинаково — если она потакала тщеславию Рэмси, ему неизменно становилось лучше. Несколько раз она встречается с навещавшими его звездами снукера. Особенно внимательны Стивен Хендри и, что удивительно, Ронни О'Салливан, и ей становится стыдно за то, что она когда-то считала Стивена занудой, а Ронни неотесанным парнем. Хендри обладает тонким чувством юмора, О'Салливан великодушием. Она приносит Рэмси пастуший пирог и рисовый пудинг, хотя сомневалась, что он все это ест. Все же они не столь близки — пока, по крайней мере, — чтобы она могла помочь ему с тем, что ему действительно необходимо: принять ванну или вынести судно. К нему, конечно, ежедневно приходит медсестра из Государственной службы здравоохранения, удивительно располагающая к себе ирландка среднего возраста, несомненная поклонница снукера, всегда старающаяся поскорее выпроводить визитеров. Ирина не упускает случая подразнить Рэмси, что медсестра по уши в него влюблена. Ослабевший и постаревший, он смеется этой шутке с большим весельем, чем она рассчитывала. Несмотря на печаль всего происходящего, она радуется, что ее забота кому-то нужна. Когда он начинает убеждать ее не приходить и жить своей жизнью, она искренне отвечает, что это он делает ей одолжение. Она действительно так считает.

К счастью, электрический разряд не пронзает их вновь; штыри вилки даже не пытаются попасть в розетку. Все решает время. Она понимает, что ей давно пора перейти на полезные блюда из овощей, но продолжает грызть крекеры с сыром, не в силах заменить их брокколи на пару. (После сумасшедших прогулок она теряет не один фунт, но, говоря откровенно, добирает необходимые калории с алкоголем.) Она стоит перед разделочной доской и собирает крошки, взгляд падает на ряды баночек с приправами над плитой: ягоды можжевельника, чабрец, черный тмин. Теперь ей не для кого готовить, специи испортятся. Масло в банках с экзотическими блюдами станет прогорклым — маринованные баклажаны, тайский сатай.

Возможно, пройдет время, и она от всего этого избавится, квартира слишком большая для одного человека и дорогая. Второй месяц подряд арендная плата снимается со счета Лоренса, но она не может позволять ему оплачивать ее расходы, раз он здесь не живет. Ему следовало еще несколько недель назад отменить оплату по прямому дебету — за телевидение, муниципальный налог. Она постоянно думает, что должна отдать ему долг. Однако в одинокой жизни ее очень пугает один момент — деньги. Возможно, она ведет себя как ребенок. У нее более ста тысяч собственных сбережений. Но никакие накопления не смогут дать ей той уверенности, к какой она привыкла за пятнадцать лет, и давал ее не только счет в банке, но сильный, талантливый, находчивый мужчина, обеспечивающий ей защиту.

На горьком опыте она узнала, что полной безопасности быть не может. И ее никогда не было. Существовала лишь иллюзия, по которой она скучает, и ничего более. Печально, но она все чаще вспоминает свою первую попытку, апофеоз убежища — палатку, поставленную ею в Тилбот-парке в четырнадцать лет. Это был пример оказавшейся ложной защищенности от опасности, которую она тогда могла вообразить. Ей надо было обработать швы, потому что в три часа ночи вода по каплям стала проникать внутрь, и вскоре на них обрушился ливень. Потоки проникли под спальные мешки, и девочки простудились. Промокшие и дрожащие, они брели по тропинке к ближайшему телефону-автомату, который оказался сломан. Тогда они не выбрались и набрали номер мамы Сары и попросили забрать их домой, но сейчас ей некому звонить.

Она откупоривает «Монтепульчано», чтобы выпить его маленькими глотками, обманывая саму себя. Слава богу, у нее закончилась водка, и она запретила себе покупать новую бутылку. Она плюхается в свое кресло, даже по прошествии двух месяцев она не садится на его любимый зеленый диван. Зажигает сигарету, третью за день, — одна из сомнительных привилегий одиночества. Она вольна убивать себя и не опасаться быть подвергнутой преследованиям. Она скучает по его нотациям. Тоненький голосок в голове шепчет, что она «обязательно бросит», скоро, в «следующем месяце». В первые несколько недель она выкуривала пачку в день, и ей было на это наплевать. Она сократила ее до половины, и все же ковер стал источать предательский запах, выдавая тайного курильщика. Настоящего курильщика.

Сигарета помогает погрузиться в созерцание. Здесь очень уютно. Она отмечает, что все в этой квартире сделано в соответствии с ее вкусом, куплено ею самой. Его присутствие здесь едва уловимо. Вместо того чтобы мучить себя бесконечными воспоминаниями, она сможет скорее о нем забыть. Его кофейная чашка — даже ее купила она. Его одежда; ведь когда-то ей все равно придется открыть шкаф в поисках, например, сандалий. Было еще его белье, но все постирано и аккуратно сложено много недель назад, сейчас, если она поднесет к лицу его футболку, то почувствует лишь запах «Персия».

На прошлой неделе она наткнулась на электрические ножницы и вспомнила о том единственном разе, когда стригла его сама. В этом было нечто необъяснимо чувственное, интимное, животное, похоже на то, как самка шимпанзе очищает от мусора шкуру своего самца. Она так увлеклась тогда, что он не выдержал. Стрижка получилась слишком короткой спереди, и он заявил, что в следующий раз отправится к цирюльнику-алжирцу на Лонг-Лейн. Машинка для стрижки стала символом неудачного эксперимента и испорченного на вторую половину дня настроения. Немного смысла в том, чтобы включать сейчас этот прибор — он действовал на нее как скорая сексуальная помощь — лишь только для того, чтобы убедиться, что можно с ностальгией вспоминать и плохое. Она положила голову на большой дубовый стол — в этом тоже мало смысла, — в то утро он не забрал с собой компьютер, значит, не знал, что не вернется. Склоняясь лбом к столу, как делают мусульмане во время молитвы, она гладила его рукой, как любимую собаку. Но потом стало совсем поздно. Это было еще до того, как у нее закончилась водка.

Она удивлялась тому, что гнев так и не поселился в ее душе, но понимала, что он еще больше измотал бы ее. Кроме того, она ни на секунду не сомневалась, что Лоренс не получал удовольствия от своих уловок. Возможно, он мог бы переломить себя и заинтересоваться этим — заинтересоваться самим собой, — но Лоренсу была больше свойственна страсть к страданиям, чем к удовольствиям. Более того, необходимость принимать участие в ее судьбе была частью его самого. Несколько раз она предпринимала попытки продолжить начатое в постели. Раз или два предлагала заняться любовью лицом друг к другу, глядя в глаза. Она расспрашивала его о сексуальных фантазиях. И все же она недостаточно старалась. Боялась? Но чего? Она слишком ленива. Ей не справиться с той знойной красоткой из «Блю скай». Не будь это Бетани Эндерс, на ее месте оказалась бы другая, например пустоголовая секретарша, потому что, как выяснилось, Лоренсу нравилось заниматься сексом лицом к стене не больше, чем ей. Лоренс тоже скучал по поцелуям. Благодаря связи с Бетани он стал менее добродетельным, но зато более амбициозным.