людей, что как крысы сидят в своих норах и перешёптываться о том, куда бы сбежать, я понимаю, что те двое были моими самыми верными людьми. Да в каком-то смысле их со мною держали обстоятельства, но, тем не менее, их преданность была искренней, а вот я их подвел. И все видели это, они узнали, что я совершил ошибку и теперь бояться, что совершу ее вновь. Поэтому я был и не удивлен тому, что теперь они разбегаются, и сложно их за это не осуждать.

«Они погибли, по моей вине» – думал я, с тяжелым сердцем листая книгу. И лишь через какое-то время я с удивлением подметил: – «Неужели, я испытываю сожаление?»

Тут меня внезапно отвлек голос Гаршина:

– Ты не устал еще пялиться в эту книгу?

Больше всего на свете я не любил, когда меня резко выдергивали из размышлений. От того я с возмущением посмотрел в сторону Гаршина, совсем забыв о том, что его палатка находилась совсем рядом с моей.

Он сидел неподалеку от меня и с важным видом затачивал свой охотничий нож. Заметив, мой возмущенный взгляд, он добавил:

– В такой темени, ты все равно ничего не увидишь.

И он был прав, в лесу сейчас было так темно, что я едва умудрялся разглядеть хоть строчку из этой книги. Но главная проблема в ее прочтений заключалась даже не в этом, она была скорее в том, что книга была целиком на немецком. Но для меня все это совсем было не важно.

– Мне не нужно ни света, ни знания языка, чтобы читать эту книгу – ответил ему я – В свое время это произведение настолько ярко отпечаталось в мою память, что многие фразы из нее я помню наизусть, даже спустя столько лет.

– И что это за книга такая? – с некоторой насмешкой спросил Гаршин.

– «Так говорил Заратустра» – ответил я, с ностальгической улыбкой посмотрев на обложку данной книги, даже несмотря на то насколько она была истрёпана и испачкана каплями крови. Она все еще вызывала у меня те же приятные чувства, как и тогда когда впервые откопал у родителей в чулане, будучи совсем юнцом.

– И что, интересная?! – спросил Гаршин, без особого интереса.

– Дело не в том интересная она или нет. А в том, о чем она говорит – ответил я.

– И о чем же она говорит? – уточнил Гаршин.

Я понимал, что он спрашивал скорее из желания поддержать разговор, чем из реального интереса к данному произведению, но все я решил вкратце передать ему его основной смысл.

– О многом: о нас, людях, о нашей природе, о наших возможностях и многочисленных заблуждениях, что мешают нам эти возможности раскрыть в полной мере – поведал ему я.

– Эмм, ясно – протяжно произнес Гаршин, не поняв ни слова, из того что я ему сказал. Затем он какое-то время молчал, продолжая затачивать свой нож, но вскоре вопросительно произнес – Кстати, я все хотел у тебя спросить. Твой меч идеально режет практически все что угодно, но при этом я ни разу не видел, чтобы ты его затачивал, как так?

Я с усмешкой ответил:

– Этот меч, нет смысла затачивать, только камень испорчу.

Но Гаршин с завистью взглянул на него:

– Откуда же ты его достал?

Мельком окинув взглядом, лежащий рядом со мной меч, я ответил:

– Я нашел его, много лет назад

– Нашел?! Или же забрал у бывшего владельца? – спросил он, таким образом, делая тонким намек, на то каким образом я его, добыл.

– Можно и так сказать, правда, этот владелец к тому времени был уже давно мертв – сказал я, потрогав золотистую рукоять меча – И сам я едва не погиб там, добывая его.

– А что это за надписи? – поинтересовался Гаршин, глядя на Энайские иероглифы, что были изображены на лезвии – Какие-то иероглифы китайские.

Меня немного удивило его внезапная заинтересованность моим мечом. Он не был похож на ценителя древнего оружия.

– Это очень древний язык, гораздо древнее, многих других – ответил я.

– И что на нем написано? – заинтригованно спросил Гаршин.

– «Гильгамеш» – кратко ответил я, и, предугадывая его очевидный вопрос, добавил – Такое имя ему дали те, кто его создал. Но я предпочитаю называть его просто «мечом».

– Ну, такое имя, действительно не просто выговорить – сказал Гаршин, закончив затачивать свой нож, после чего показал мне его идеально заточенное лезвие – Я своему ножу, кстати, тоже имя дал, это Мария, мой счастливый охотничий нож.

«Слишком красивое название, для такого грубого ножа» – подумал я, но ответ лишь спросил – Похоже, он важен для тебя, раз ты с ним повсюду таскаешься.

– В честь мамы назвал. Отец подарил его мне, на мое восемнадцатилетние, он говорил, что до него он принадлежал еще моему деду. Он был заядлым охотником, и каждый раз выходя на дичь, брал его с собой. Как говаривал отец, он с ним не одного кабана зарезал. А вот я с ним резал кое-кого покрупнее – сказал он, печально опустив взгляд – Это единственное, что осталось у меня от родителей.

– Это печально – без особого сожаления произнес я.

– А эти часы, которые ты постоянно достаешь из своего кармана, они тоже достались тебе от родителей – внезапно спросил он.

Я резко засунул руку в карман пальто, так как из-за нападения немцев, мысль о них совсем вылетела у меня из головы. Я уже испугался того что случайно мог выронить и оставить их там в руинах особняка. Но к счастью я сразу же нащупал шершавую крышку часов из серебристого металла, и это меня успокоило.

Тут Гаршин снова напомнил мне о своем присутствий.

– Так от кого у тебя эти часы, от родных? – переспросил он.

Я раздраженно посмотрел на него:

– Нет, не от них – бросил ему я.

– Тогда от кого? – не унимался он.

– Не твое дело! – грубо ответил я.

– Хорошо, как скажешь – спокойно ответил он.

Затем он ненадолго притих, а я снова взялся за книжку.

И какое-то время, все продолжалось так хорошо. Пока, ему снова не приспичило заговорить со мной, благо уже на совершенно другую тему.

– Слушай, я тут ненароком услышал разговор каких-то четырех мужиков. Они с большим интересом обсуждали как бы им побыстрее отсюда смыться и куда подастся потом.

Я не стал ничего говорить ему в ответ, лишь презрительно хмыкнув. Он не сказал мне ничего нового, и мне совершенно не хотелось говорить с ним об этом.

– Как по мне, они просто