Я проглядел газету у себя на коленях. Калифия не попала на первые полосы. Ее засунули поближе к некрологам.

«Известный медиум, прославленная в немом кино, погибла, упав с лестницы. Альму Краун, иначе Царицу Калифию, обнаружили на ступенях ее дома на Банкер-Хилле. По сообщениям соседей, они слышали крик павлина, принадлежавшего Калифии. Доискиваясь, что случилось, Калифия упала. Ее книга „Химия хиромантии“ в 1939 году была бестселлером. Согласно завещанию, пепел Калифии надлежит рассеять в египетской Долине Царей, где, как утверждают некоторые, она родилась».

— Чушь собачья, — заметил Крамли.

На передней веранде дома Царицы Калифии кто-то стоял, и мы направились туда. Это была молодая женщина, двадцати с чем-то лет, с длинными темными волосами и смуглая, как цыганка; заламывая руки и проливая потоки слез, она смотрела на парадную дверь.

— Ужас, — стонала она. — Кошмар.

Я открыл дверь и заглянул внутрь.

— О боже, ну и ну.

Последним опустошение обозрел Крамли.

В доме не осталось ничего. Исчезли все до одной картины, магические шары, карты таро, лампы, книги, пластинки, мебель. Неведомый фургон от неведомого перевозчика вывез все, что тут было.

Я прошел в небольшую кухоньку, открыл ящики. Пусто, как после пылесоса. Кладовая для продуктов: ни пряностей, ни фруктовых консервов. В буфете хоть шаром покати; несчастной девушке нечем даже поужинать.

В шкафу в спальне полно плечиков, но гигантских, с палатку, платьев, чулок, обуви словно и не бывало.

Мы с Крамли вышли посмотреть на юную цыганку.

— Я все видела! — крикнула она, указывая то туда, то сюда. — Это они все украли! Бедные все. Тоже мне оправдание! Бедные! Когда уехала полиция, набежали с той стороны улицы, сбили меня с ног, старухи, мужчины, дети, вопили, хохотали, бегом туда-обратно, волокут стулья, портьеры, картины, книги. Хвать одно, хвать другое! Фиеста! Час — и ободрали все до нитки. Они туда побежали, в тот дом! Боже мой, а хохоту. Смотрите, мои руки, кровь! Вам нужно барахло Калифии? Стучитесь в двери! Вы уйти хотите?

Мы с Крамли сели рядом с девушкой. Крамли взял ее левую руку, я — правую.

— Сукины дети, — всхлипнула она. — Сукины дети.

— Дело кончено, — сказал Крамли. — Вам можно идти домой. Охранять больше нечего. Внутри пусто.

— Там она. Тело унесли, но она все еще там. Подожду, пока она меня отпустит.

Мы оба поверх ее плеча бросили взгляд на дверь-ширму и некую невидимую, но объемистую тень.

— Откуда вы узнаете, что она позволяет уйти?

Цыганка вытерла глаза.

— Узнаю.

— А ты куда собрался? — спросил Крамли.

Я направился на ту сторону улицы и постучал в дверь дома напротив.

Тишина. Я постучал снова.

Взглянул в боковое оконце. Посреди комнаты, куда мебель обычно не ставят, просматривались очертания мебели, слишком много ламп, свернутые ковры.

Я лягнул дверь, выругался, вышел на середину улицы и собирался покричать у каждой двери, но тут цыганка тихонько тронула меня за рукав.

— Теперь я могу идти, — сказала она.

— Калифия?

— Позволила.

— Куда? — Крамли кивнул в сторону своего автомобиля.

Девушке трудно было оторвать взгляд от дома Калифии, для нее это был центр всей Калифорнии.

— У меня есть друзья, они живут на Ред-Рустер-Плаза. Не могли бы вы…

— Могу, — отозвался Крамли.

Цыганка оглянулась на таявший в воздухе царский дворец.

— Завтра я вернусь, — крикнула она.

— Она знает, что вернетесь, — кивнул я.

Мы миновали Каллахана и Ортегу. Но в этот раз Крамли их проигнорировал.

Мы молча продолжали путь к площади, названной в честь петуха определенной окраски.

Высадили цыганку.

— Боже, — сказал я на обратном пути, — похожее было много лет назад, когда умер один знакомый и иммигранты из Куэрнаваки хлынули туда и разграбили коллекцию старых патефонов тысяча девятисотого года, пластинки Карузо, мексиканские маски. Оставили его дом пустым, как египетская гробница.

— Вот каково быть бедным, — отозвался Крамли.

— Я вырос в бедности. Но никогда не крал.

— Может, у тебя не было удобного случая.

Мы в последний раз миновали дом Царицы Калифии.

— Она там, все верно. Цыганка была права.

— Она была права. Но ты все равно псих.

— Все это… — начал я. — Это слишком. Слишком. Констанция вручает мне две телефонные книги с не теми номерами и пускается в бега. Мы чуть не тонем в милях и милях старых газет. А теперь мертвая царица. Поневоле задашь вопрос: а все ли в порядке с отцом Раттиганом?

Крамли резко свернул к обочине, где стояла телефонная будка.

— Держи десятицентовик!

В будке я набрал номер собора.

— Мистер… — Я покраснел. — Отец Раттиган… у него все нормально?

— Нормально? Он принимает исповедь!

— Хорошо, — сдуру ляпнул я, — если все ладно с тем, кто исповедуется в грехах.

— Все ладно никогда и ни с кем не бывает!

В трубке щелкнуло. Я потащился обратно к автомобилю. Крамли ел меня глазами.

— Ну как?

— Он жив. Куда мы теперь?

— Кто знает. Отсюда наша поездка становится отходом. Как отход в католический приют. Знаешь, какая там обстановка? Долгие молчаливые уик-энды. Рты захлопнуты раз и навсегда. Идет?

Мы порулили к зданию муниципального совета Вениса. Крамли вышел, хлопнув дверцей.

Полчаса его не было. Вернувшись, он просунул голову в окошко у водительского места и проговорил:

— Ну вот, послушай, я взял сейчас неделю отпуска по болезни. Господи Иисусе, а что же это, как не болезнь. У нас есть неделя, чтобы разыскать Констанцию, защитить служителя Святой Вибианы, воскресить из мертвых Лазаря и предупредить твою жену, пусть держит меня, чтобы я тебя не задушил. Кивни, если согласен.

Я кивнул.

— В ближайшие двадцать четыре часа открываешь рот только с моего позволения! Ну, где эти окаянные телефонные книги?

Я протянул ему Книги мертвых.

Крамли, сидя за рулем, хмуро на них воззрился.

— Прежде чем заткнуться, можешь сказать последнее слово.

— Ты по-прежнему мой кореш! — выпалил я.

— Увы, — признал он и нажал на газ.

Мы вернулись к Раттиган и остановились на береговой линии. Едва наступил вечер, дом по-прежнему был ярко освещен; он напоминал полную луну и восходящее солнце архитектуры. Гершвин продолжал выколачивать пыль то из Манхэттена, то из Парижа.