красу и благо», — Бетховен, «Одна красота должна вдохновлять человека всю жизнь», — Шуберт), но нередко были далеки от канонов. Ни у кого из последовавших за ними гениев, даже у Брамса, не находим мы присущих Бетховену и Шуберту «длиннот», грубоватой народности, тяжеловесности, юмора, граничащего с сарказмом. Неудивительно, что их последние сочинения так долго оставались невоспринятыми даже друзьями. И оба были особенно жестоко преследуемы судьбой.

Боялся ли Шуберт смерти? Вот что написал он однажды своему старшему брату Фердинанду: «Разве смерть самое плохое, что может приключиться с нами, людьми? /.../ почитал бы великим счастьем приобщиться к непостижимой силе земли для создания новой жизни». Сам он умирал тяжело, судьба была беспощадна к нему до конца. Мы должны быть безмерно признательны Фердинанду — он внял предсмертному бреду брата: «Бетховен здесь не лежит... Бетховен здесь не лежит». Теперь они лежат рядом, в двух шагах друг от друга, без малого 200 лет и — навсегда. Спи спокойно, Франц, ты наверно не знаешь, сколь были пророческими твои слова: «Сладчайший Иисусе!..», сколько этих самых «насекомых» уничтожили «они» за ничтожные 200 лет, — сколько за все предыдущие века уничтожено не было. Как это ты еще говорил: «Жутко смотреть, как все кругом закостенело в пошлой прозе, как большинство людей смотрят спокойно на это и даже остаются довольными, скользя по грязи в самую пропасть»? Да, сколько нас, насекомых, по своей ли — по чужой ли злой воле еще окажутся в бездонной этой пропасти. Может быть это случилось бы и с тобой с Людвигом, родись вы лет на 100 позже: вас бы не пощадили в первую очередь. Но теперь «они» уже бессильны.

На твоем памятнике начертаны проникновенные слова твоего друга и тезки Грильпарцера: «Музыка погребла здесь богатство свое и еще более прекрасные надежды.» В одном он ошибся, Грильпарцер: похоронить бессмертие нельзя.

      О огромное, соленое, гадючее

          Море муравьиной суеты!

Взбаламученное склокой, злобой пенное,

 И всего-то по колена, если вдуматься!

   Но охваченные массовым безумием

                    Миллионы

                     тонут,

                     тонут

                      тут.

      Где ты, друг? — на звук плыви,

   За борт все, что тянет в скверну!

          Слышишь? — скрипки...

             Шуберт, верно?

        Нам туда, за край земли!

А теперь разрешите предложить вам мой, не претендующий на интерпретацию шубертовских,

МУЗЫКАЛЬНЫЙ МОМЕНТ

                 Свет — и тьма,

                 Свет — и тьма,

             Жизнь загадками полна!

Ослепительно сияет в небе полная луна —

                 Свет — и тьма,

                     Свет и...

          Ручеек бежит по полю,

       Наслаждаясь солнцем вволю;

     Между струй форель резвится,

      В поднебесье вьются птицы,

          На оранжевый цветок

            Опустился мотылек.

                     Вдруг!..

          Грозовая в небе тень,

           Неужели это день!?

              Свет — и тьма,

              Свет — и тьма,

       Ночь предчувствия полна!

И страшна и одинока в небе яркая луна —

       Как таинственное око.

             Свет — и тьма!

                  Свет и...

           Ручеек бежит по полю,

       Солнца вволю, всем раздолье!

    В брызгах струй форель резвится,

         В синеве ликуют птицы;

           Точно неба лоскуток,

     То кружится, то взметнется

        Над цветами мотылек.

                   Вдруг!..

        Заслонила небо тень —

    Ночь не ночь, и день не день.

              Свет — и тьма,

              Свет — и тьма,

          Ни покоя мне, ни сна.

       Лик луны и дик и страшен

    Среди туч — как грозных башен.

    Света нет — одна лишь тьма...

           Ручеек струится в поле,

        Птицам, бабочкам приволье,

      В токах струй форель резвится,

            Веет легкий ветерок;

           У цветов сияют лица,

       То взлетает, то садится

           Им на ушки мотылек.

                      Вдруг!..

           Грозовая в небе тень —

       Ночь не ночь и день не день.

                Свет — и тьма,

                Свет — и тьма,

           Жизнь загадками полна.

Ослепительно сияет в небе полная луна.

          А вокруг — такая тьма!

               Свет — и тьма.

               Свет — и тьма.

ФЕЛИКС МЕНДЕЛЬСОН-БАРТОЛЬДИ

ФЕЛИКС СЧАСТЛИВЫЙ

«Как перейти жизнь? — как по струне

бездну: бережно, красиво

и стремительно.»

/Николай Рерих/

Собственно, можно было бы ограничиться в заглавии одним только именем Феликс, ибо оно и означает «счастливый», но Феликс Счастливый, согласитесь, звучит как-то лучше. Сознавал ли он свое счастье? О да! «Душа ликует!», «Для меня это чересчур большое счастье...», «Я счастлив безмерно...», «Не знаю, как благодарить Господа за то великое счастье, что Он дал мне. Да сохранит Он мне его и да сделает меня достойным его!» — подобные признания постоянно встречаются в его письмах родным и друзьям.

Все люди стремятся к счастью, не понимая, как правило, что оно — внутри нас. Быть счастливым — особый дар, и Феликс Мендельсон-Бартольди обладал им как мало кто другой; я бы даже сказал, что в этом главная черта его гения. Мне могут возразить: еще бы не быть счастливым, когда все тебе дано с самого детства — умные, любящие, образованные и вдобавок более чем состоятельные родители, физическая красота и здоровье, разностороннее образование и таланты. Это правда, но сколько людей в подобной ситуации становятся сибаритами, пресыщенными сластолюбцами, эгоистами, отъявленными паразитами, наконец. Феликс не стал; всю свою короткую жизнь он неустанно учился, трудился, «не выносил безделья /.../ бессмысленной болтовни» (Эдуард Девриент), «был чудесным человеком, правдивым, открытым, верным, добросовестным как в жизни, так и в своем искусстве /.../ без малейшей зависти признавал каждый настоящий талант» (Эдуард Генаст). Воистину изумляет букет его добродетелей: благодарный