Когда дуэт кончился, Родольф мог подойти к князю, который учтиво подвел его к своей супруге. Молодого француза с соблюдением всех церемоний официально представили Франческе, а затем князю и княгине Колонна. Когда с этим было покончено, Франческа приняла участие в знаменитом квартете «Mi manca la voce»,[16]исполняемом ею, Тинти, прославленным тенором Дженовезе и известным итальянским князем, бывшим тогда в изгнании; если бы он не был князем, то стал бы благодаря своему голосу одним из властителей сцены.

— Присядьте здесь, — сказала Франческа Родольфу, указывая ему на свое собственное кресло. — Oime![17]Кажется, в моем имени была маленькая ошибка: с минуту назад я почувствовала себя княгиней Родольфини!

Это было сказано так грациозно, очаровательно и чистосердечно, что признание, скрытое за шуткой, напомнило счастливые дни, проведенные в Жерсо. Родольф испытал сладостное упоение, слушая голос обожаемой женщины, находившейся так близко, что его щека почти касалась ткани ее платья и газового шарфа. И если в подобный момент поют «Mi manca la voce» и квартет этот исполняется лучшими певцами Италии, то легко понять, почему на глазах Родольфа выступили слезы.

В любви, как, может быть, и во всем другом, есть мелочи, маловажные сами по себе, но вызванные множеством предшествующих им незначительных обстоятельств; такие мелочи приобретают огромное значение, подводя итог прошлому, приближая будущее. Можно много раз чувствовать, как дорога любимая женщина, но какой-нибудь пустяк, тесное соприкосновение душ, вызванное каким-либо словом во время прогулки, каким-либо неожиданным знаком любви, доводит это чувство до наивысшей степени. Если воспользоваться образом, имеющим бесспорный успех с того времени, как существует мир, то можно сказать, что в длинной цепи обязательно бывают точки, где сцепление больше, чем в остальной гирлянде звеньев. Взаимное признание, которым, невзирая на присутствие общества, обменялись этим вечером Родольф и Франческа, было одним из таких кульминационных моментов; они связывают будущее с прошлым и словно гвоздями прибивают к сердцу настоящую любовь. Быть может, об этих-то гвоздях и думал Боссюэ, говоря о том, сколь редки счастливые минуты в нашей жизни, Боссюэ, любивший сам так горячо и затаенно!

За наслаждением, какое испытываешь, восхищаясь любимой женщиной, следует другое — видеть, как ею восхищаются все: Родольф вкусил и то и другое. Любовь — сокровищница воспоминаний, и хотя у Родольфа она была уже полна, он присоединил к своему кладу еще новые, самые драгоценные жемчужины: улыбки, брошенные мимоходом ему одному, беглые взгляды, модуляции голоса, когда Франческа пела; они были предназначены для него и заставили Тинти побледнеть от зависти — так все аплодировали. Всей силой страсти Родольф устремился к прекрасной римлянке; в этом желании выливалась вся его душа; Франческа навсегда стала неотъемлемой основой, началом и концом всех его мыслей и поступков. Родольф любил такой любовью, о которой мечтают все женщины, любил так горячо, постоянно, упорно, что итальянка стала частицей его сердца, вошла в его кровь, сделав ее чище, вошла в его душу, сделав ее совершеннее; думы о Франческе таились под всеми его побуждениями, как золотистый песок — под волнами Средиземного меря. Словом, надежды воодушевляли Родольфа.

Через несколько дней Франческа поняла всю беспредельность его любви: это чувство было столь искренне, что вполне заслуживало отклика, но Франческу оно не удивляло: она была достойна такого поклонения.

Прогуливаясь по террасе сада с Родольфом и подметив в нем выражение самодовольства, часто встречающееся у французов, когда они изъясняются в своих чувствах, она сказала:

— Если бы вы любили молодую, красивую женщину, в достаточной мере талантливую, чтобы зарабатывать себе средства к жизни, подобно Тинти, и могущую польстить вашему тщеславию, в этом не было бы ничего особенного, ничего необычного. Какой дурак не постарался бы тогда стать Амадисом? Не об этом идет речь у нас с вами: нужно любить годами, на расстоянии, храня верность и постоянство и не имея никакой другой отрады, кроме мысли, что вы любимы.

— Увы, — сказал Родольф, — когда вы заметите, как я целиком поглощен ненасытным честолюбием, не покажется ли вам, что моя верность ничего не стоит? Или, по-вашему, я захочу, чтобы вы когда-нибудь переменили славное имя княгини Гандольфини на фамилию ничего не значащего человека? Я намерен стать у себя на родине одним из выдающихся людей, богатым, великим, чтобы вы могли так же гордиться моим именем, как именем Колонна.

— Я была бы очень огорчена, не найдя в вашем сердце подобных чувств, — , ответила Франческа с обворожительной улыбкой. — Но не сжигайте себя на огне честолюбия, оставайтесь молодым. Говорят, от политики мужчины рано стареют.

Редко случается, чтобы врожденная веселость женщины не отражалась на ее способности любить. Но именно подобное, сочетание глубокого чувства с шаловливостью, свойственной юному возрасту, и придавало сейчас Франческе такую прелесть. В этом был ключ к ее характеру: она смеялась и в то же время могла казаться растроганной, восторгалась и тут же переходила, с непринужденностью и непосредственностью, к тонкой насмешке. Благодаря этому она и была обворожительной, прелестной женщиной, известной ныне далеко за пределами Италии. Но под чисто женской обаятельностью таилось серьезное образование, полученное благодаря крайне монотонной, почти монашеской жизни в старом замке Колонна. Этой богатой наследнице предстояло принять постриг, так как она была четвертым ребенком в княжеской семье, но из-за смерти обоих братьев и старшей сестры Франческа внезапно вернулась к светской жизни и стала одной из красивейших невест Италии. Ее старшая сестра была помолвлена с князем Гандольфини, богатым сицилийским землевладельцем; чтобы не расстраивать семейные связи, Франческу выдали за него замуж (Колонна и Гандольфини всегда роднились между собой). С девяти до шестнадцати лет Франческа под руководством домашнего капеллана прочла всю библиотеку семьи Колонна; изучением наук, искусств и литературы она обманывала свое пылкое воображение. Но учение развило в ней любовь к свободе и внушило ей либеральные идеи, заставившие ее вместе с мужем принять участие в революции. Родольфу не было известно, что, кроме пяти современных языков, Франческа знала греческий, латынь, древнееврейский. Прелестная итальянка отлично понимала, что хорошо образованной женщине непременно нужно хранить свои знания в тайне ото всех.

Родольф провел в Женеве всю зиму. Она промелькнула, словно один день. С приходом весны наш влюбленный, несмотря на наслаждение, доставляемое ему обществом молодой, веселой, умной, превосходно образованной женщины, начал испытывать жестокие страдания, хотя мужественно переносил их. Но все же они отражались на его лице, проглядывали в его обращении и разговоре, быть может, потому, что Франческа, как ему казалось, не разделяла этих мук. Иногда его раздражало ее восхитительное спокойствие: подобно англичанкам, она считала вопросом самолюбия, чтобы ее лицо оставалось непроницаемым, как будто бросая своей безмятежностью вызов любви. Родольфу хотелось бы своими глазами видеть волнение Франчески, и он обвинял ее в бесчувственности, веря предрассудку, приписывающему итальянкам лихорадочную экспансивность.