Несмотря на трагизм ситуации Павел рассмеялся — цифра ему показалась весьма занятной, кроме того символической, если под таким ракурсом на нее взглянуть. Так его жизнь еще не «имела», причем дважды. И, утерев выступившие на глазах слезы, он спросил:

— А от Рождества Христова сколько лет будет?!

— То католики счет ведут — у них 1461 год начался.

— Понятно, — от досады Павел крякнул, Историю он в школе хотя и любил, но не самозабвенно, и кое-что знал и помнил. Действительно, ситуация хреновая, что и говорить.

На севере идет централизация Московского царства, пока еще жив великий князь Василий Васильевич, который имеет прозвище «Темный» — его ослепил двоюродный братец в отместку, такие стоят нравы на дворе, и осуждать их нельзя, ведь борьба за власть жесточайшая. А тут своеобразное милосердие — «живота» не лишили.

Однако фактическим правителем является его сын, Иван Васильевич, под третьим номером в историю вошедший. Он в следующем году сам примет на себя бремя власти. И что плохо — царь Петр для него никто и звать его никак. А потому война начнется жестокая, если «герр Питер» попробует свои притязания на Москву распространить. Хотя, до Первопрестольной дойти еще нужно отсюда тысячу верст, из них три четверти пути «Дикое поле», где кочуют татары «Большой орды», которой вроде управляет хан Ахмат. А за ними сейчас сила немалая, до «стояния на реке Угре» еще два десятка лет, лишь после этого улусы себя отдельными ханствами объявят.

— Ты о чем задумался, братка?

— У тебя сколько казаков, Фрол? А царева войска на кораблях?

— Полтысячи донцов со мной в поход пошли, по решению Круга. У Петра Алексеевича на кораблях две с половиной тысячи его «потешных», может чуть побольше выйдет, да солдат сотен шесть гребцами на галерах, да иноземных служителей морских сотни четыре, и наших столько же. Если на круг брать, то четыре тысячи будет народа царского, служилых людишек. Да в самом Азове жителей тысячи три проживает, вместе с невольниками христианскими, коих от рабства освободили вчера, когда городок штурмом взяли. Да и казаки мои татар вчера хорошо побили, а все добро их, жен и детей несмышленых себе оставили, надо же род свой продолжать!

— Понятно, — пробормотал Павел — ситуация ему откровенно не нравилась. Горстка русских людей затерялась в донских плавнях, пока есть порох к ружьям и пушкам, можно отбиваться, но дальше наступит конец — всех вырежут без всякой жалости, но могут в полон взять и в рабство продать. Перспектив практически нет, смерть со всех сторон.

— Что со старшинами ты решил, атаман?

От вопроса старик только закряхтел, отвел глаза в сторону и Павел моментально ощутил, что тот пребывает в растерянности. А потому разлил водку по кружкам, и они дружно выпили. И тут же закурили — Павел сигарету, а Фрол Минаевич принялся набивать люльку табаком из кисета. На несколько минут наступило молчание, пока старый атаман его не нарушил, и тихо заговорил, стараясь, чтобы их не услышали.

— Нам бы на Дону остаться, хотя бы здесь как-то зацепится за свою землицу. Выше по реке селения бродников есть, издавна здесь живут под татарской властью, перевозом и разбоем потихоньку промышляют — торговлишка ведь худо-бедно но идет. Они ведь казаками станут, но позже, а мы их сейчас поторопим нашу сторону принять…

— Ничего не выйдет, Фрол, присоединятся всегда к победителям, а не к тем, кто в глубокой заднице находится. Тут размышлять надо, крепко думать, ибо любое неверное решение однозначная смерть, а не досконально продуманная мысль только отсрочит неизбежную погибель. Будь десяток ПКМ со сменными стволами и пара сотен ящиков с патронами, можно было бы побарахтаться, а так, — Павел взмахнул рукою, — извините, но пулемета я вам не дам, нет его у меня, как и автоматов.

— У тебя голова есть, и опыт имеется, и впустую растрату ты казаков не дашь. Что нам руки царской держаться нужно, мы все понимаем, в одиночку нас тут живо передушат. Сейчас меня другое беспокоит — как бы тебя раньше срока не убили, братка! Зарежут или отравят, тут даже гадать не нужно!

— За что такая немилость — я никому зла не желал!

— Это ты так думаешь, Павло. Представь, скольких ты людей семей лишил, жен с детками, а бояр и дворян их вотчин и поместий?! И в прошлые времена по твоей милости их забросило, где смерть скорая всех поджидает. Про набеги татарские ведь всем хорошо известно, даже за крепостными стенами отсидеться трудно, а тут чистое поле на сотни верст, и помощи не получишь ни от кого из доброхотов, ибо нет таких соседей. Тебе очень много служивых смерти уже сейчас желают, и как в лицо запомнят — так кончина твоя и наступит несомненная. И царского гнева опасаться уже не будут, ибо ненависть станет намного сильнее страха!

Слова старого казака пробрали Павла, как говорится, до «печенок», и стало тоскливо на душе, хоть волком на луну вой. Действительно — прав атаман, целиком и полностью прав — убьют и не поморщатся, слишком многим он всю «малину обгадил».

— Я вот что придумал, Павло — мы скажем, что колдуна уже убили, али он сам помер, труп подобрали, чтобы в твою одежду обрядить. Слишком она у тебя заметна — лягушачья шкурка, право слово. И полосатую рубашку твою тоже сжечь придется — видели ее многие.

Жалко было камуфляжа и тельняшки до слез, но Фрол Минаевич прав — они его с потрохами выдают.

— Лодку твою приведем в Азов на бечеве — царь обрадован будет сильно. Меншиков тело смотреть станет, тот еще пройдоха хитрый. Ну так мы фрязина одного на тебя схожего дорезали, и морду ему разбили до неузнаваемости. Обрядим как нужно, с твоим гайтаном на шее, и кольцом на пальце — если самого Данилыча проведем, тебя из кацапов никто не схватится. Колдун ведь о двух ногах был, а ты на одной едва шкандыбаешь, чуть не падаешь, а «ступня» твоя вон снятая лежит. Так и не надевай ее далее, пусть все видят, что брат мой младший, из полона отбитый, одноногий. Вот что мы удумали, чтобы от тебя беду отвести.

Павел только вздохнул — лодку жалко, обручальное кольцо с крестиком тоже, но потеря невелика по счету, потерять можно гораздо больше, включая саму жизнь. Проживет дальше и