Зимбах — маленький провинциальный город, значимый лишь потому, что расположен на реке Инн, на самой границе. Напротив него в Австрии лежит городок Браунау-ам-Инн, где родился Гитлер. Монастырь стоял на немецкой стороне. Мост, начинавшийся всего в полумиле от места «заточения» Евы, пересекал границу и реку и выходил на австрийскую сторону, прямо на главную улицу Браунау. Зимбах может похвастаться несколькими зданиями баварского барокко — но Ева среди них выросла. И пышным убранством католических церквей — но на жаждущую веселья девушку они могли только наводить уныние.

Оба города были консервативны и чопорны, они отражали систему ценностей Алоиса Гитлера, представительного таможенного чиновника, пользовавшегося престижем своей должности, чтобы помыкать подчиненными, семьей и, что особенно важно, сыном — двадцать пять лет назад.

В монастыре сейчас располагается дом престарелых, где по сей день хозяйничают Английские Сестры. Теперь они пекутся о беспокойных душах больных стариков, направляя их к благочестивой кончине. Изнутри элегантные здания начала девятнадцатого века были полностью переоборудованы в соответствии с современными стандартами, но в них сохранилась гнетущая атмосфера закрытого авторитарного заведения. Низкие, узкие двери по сторонам низких, узких коридоров ведут в низкие, тесные комнаты. Взад-вперед скользят монахини в белых апостольниках и черных одеяниях. Никто не помнит Еву — ее наставницам сейчас уже перевалило бы за сто. К тому же монастырские записи, в том числе и школьные, утеряны или уничтожены. Нынешняя мать настоятельница подтвердила, что Ева была воспитанницей пансиона, добавив: «К нам до сих пор многие приходят с расспросами». Но больше ничего не поведала. Фрейлейн Браун явно остается щекотливой темой для Сестер.

Уныние, которое я ощутила во время своего визита в августе 2004 года, вполне возможно, сохранилось еще с тех времен, когда здесь училась Ева. Ненавидя монастырь и улыбающихся непреклонных монахинь, она мучилась и изводилась под гнетом строгого режима, угрожала убить или покалечить кого-нибудь, если ее вынудят находиться здесь и дальше, клялась сбежать в Вену. Наперекор воле родителей она категорически отказалась оставаться еще на год. И добилась-таки своего. Всего через девять месяцев Ева покинула монастырь. Не в 1930 году, как хотели ее родители, а в июле 1929-го, на год раньше. Второй раз она не смогла получить аттестат, уходя со «справкой о среднем образовании». Не потому, что была глупа, вовсе нет. Просто, как и прежде, она относилась к учебе несерьезно. Последний отчет из монастыря звучал уничижительно: «Ваша дочь умна и честолюбива… но не заинтересована в успеваемости и считает наши правила неоправданно строгими». За неодобрительными словами мелькает образ непоседливой девочки-подростка, бунтующей против «строгих правил», с нетерпением ждущей вступления во взрослую жизнь. Но заметьте, в лицее ее считали «способной к независимому мышлению» и «честолюбивой». Сестра Мария-Магдалена ответила одному журналисту: «Ева была честолюбива и умна, обладала красивым голосом. Она блестяще играла в любительских спектаклях. И регулярно посещала церковные службы». (Можно подумать, у нее был выбор!) Впрочем, кое-что важное в монастыре действительно сделали. Там проводился ежегодный гинекологический осмотр всех учениц, из результатов которого следует, что в семнадцать с половиной лет Ева совершенно точно была девственницей.

Двухчасовой поезд в Мюнхен отправился с вокзала города Зимбах. Это одно из немногих мест, которое в наши дни выглядит точно так же, как и когда по нему проходила Ева. Его размеры поражают: для такого крошечного городка вокзал просто огромен. Слева от рельсов находятся запасные пути, которыми сейчас редко пользуются. Вдоль них на двести метров тянется ряд гаражей из красного кирпича. Их зарешеченные окна обращены туда, где некогда подъезжающие товарные составы разгружались для таможенного досмотра. С правой стороны возвышается здание вокзала, построенное в семидесятых годах девятнадцатого века. За внушительными полукруглыми дверями расположено около дюжины пыльных полузаброшенных помещений с высокими потолками. Размеры и былую красоту этих комнат подчеркивают облезлые двери и ржавые оконные рамы, напоминающие о временах, когда все путешествовали поездом. На железнодорожных путях даже сохранились деревянные шпалы. Стоящий на платформе видит точно то же, что видела Ева, ожидая поезда в Мюнхен: одноэтажные постройки слева, убегающие вдаль рельсы. С чемоданчиком под боком, оставив позади школу, монастырь и монахинь, Ева Браун наконец-то была свободна.

Покинув монастырь в июле 1929 года, Ева быстро сбросила личину школьницы. Когда она вернулась домой, ей было семнадцать с половиной лет. Круглолицая пухленькая девушка не поражала красотой, зато не по годам серьезно заботилась о внешнем виде, осознавая свою сексуальную привлекательность. Ее представления о досуге заключались в болтовне, новинках популярной музыки, последних фильмах. Она никогда не упускала возможности блеснуть на вечеринках в кафе, пивных двориках и клубах Мюнхена. Ее дразнящий флирт не знал пределов, ее растущий интерес к противоположному полу ни для кого не был секретом, хотя она уже привыкла к обществу мальчиков. Преподавательская работа Фритца Брауна предоставляла Еве массу возможностей — он брал ее с собой в пешие и лыжные походы со своими учениками, пока гитлерюгенд не взял под контроль все развлекательные мероприятия для подростков. На групповых снимках с таких прогулок Ева всегда сидит в центре в вальяжной позе, смеясь, положив руку на плечо одному молодому человеку или на колено другому, наслаждаясь всеобщим вниманием. Если бы ее отец заподозрил что-то неподобающее, то, конечно, запретил бы ей участие в этих чисто мужских походах. Но очевидно, из монастыря ему сообщили, что причин для беспокойства нет. Его дочь все еще оставалась virgo intacta[6].

Пожелай Ева сосредоточиться, она могла бы начать подготовку к карьере. Но ей хотелось насладиться первыми месяцами юношеской свободы. Ей решительно надоело учиться, пусть родители этого и не одобряли. Непосредственной и порывистой девушке не терпелось ускользнуть из-под надзора отца, осуждавшего чуть ли не каждый ее шаг. Двадцатилетняя Ильзе все еще жила под его кровом, хотя, работая в приемной еврейского врача, получала приличные деньги и вполне могла бы позволить себе снять квартиру или комнату. Но Фритц Браун, как большинство отцов того времени, требовал, чтобы до замужества дочери жили с ним. Он считал себя вправе следить за тем, чтобы его дочери были «хорошими девочками», то есть послушными и верными мужу, хозяйственными, добродетельными и набожными. Тихая и серьезная Ильзе могла принимать это безропотно, но свободолюбивой, порывистой Еве такие ограничения не на шутку досаждали. Она хотела стать актрисой театра или кино либо, если это невозможно, чемпионкой по фигурному катанию, в общем — кем угодно, только бы служить объектом всеобщего восхищения. Ее отец придерживался иных взглядов. Он заставил ее пойти на курсы стенографии и машинописи и отправил работать в приемную врача. Ева ненавидела и то и другое. Наткнувшись на объявление о вакансии ученика-ассистента в фотоателье Гофмана, она на него ответила (а скорее, это сделал ее отец). В ее резюме было указано, что она получила среднее образование, прошла краткий коммерческий курс, с недавнего времени работает секретарем, но больше заинтересована в фотографии, к которой у нее врожденные способности. Она вполне могла бы быть подходящим кандидатом на место. Так и оказалось — Гофман принял ее.