Все это звучало чудовищно умно, никогда бы не посмел я возражать ни публично, ни в постели, но про себя то я отлично и окончательно знал, что мне лично никакого гарема не требуется, а нужна мне лишь одна моя рыженькая умничка.

— Но о гаремной модели, если вы очень заинтересовались, нужно говорить в лаборатории "За колоннами", там, где властвует наша краса и гордость — госпожа Афронера. В этой части госпожа Диамида не сотрудничает с нею.

— Ну, так давайте отправимся туда. — Сказал комиссар.

Эта простая, никаким подтекстом не нагруженная фраза, сильно подействовала на Зельду. Губки у нее поджались, глаза сделались — щелочки.

— Вы действительно туда хотите, Теодор?

— Действительно. — Развел рукой и собакой комиссар. Он, кажется, тоже не понимал, в чем причина столь резкой перемены настроения. Куда ему, сановному чудищу понимать трепетание этих тончайших, бестелесных жилочек, что составляют нервную систему чуда природы под именем Зельда, если даже я, ежедневный созерцатель и любовник теряюсь в догадках.

— Но, можно и в музей. Если можно. — Комиссар пожал плечами.

— То есть, вам все равно куда идти?

— Я хочу увидеть как можно больше, но мне все равно, в каком порядке.

Зельду почему-то этот туманный ответ удовлетворил. Она сделала знак пальцами, означающий — пошли.

Но сразу выйти из Ветеринариума у нас не получилось. Уже преодоленная нами госпожа Диамида вклинилась в наше движение.

— На прощание, мессир, похвастаться. Кое что интересное.

Я напрягся, всякое отступление от программы, есть повод для особого внимания. Но волновался я зря. Нас подвели к небольшому вольеру в котором сидел на куче клевера, опершись на передние лапы, серый заяц. Сидел неподвижно, выпучив глаза, изредка чуть раздувая щеки.

— Это заяц? — Спросил комиссар.

— Заяц. — Сказала госпожа Диамида с глубокой, и от этого особенно непонятной гордостью.

— И чем же замечательна эта зверюшка? — Поинтересовалась со справедливой скукой в голосе Зельда.

— Три часа назад был задавлен на асфальте машиной. Там, где ваш дом. Уже сидит. Скоро покушает.

Уела, уколола гений ветеринарии напоследок мою маленькую рыжую девочку. Большая сердитая профессорша. Ах, как это мелко с ее стороны. Да, давить зайчиков не дело, но дело ли копить свою сердитость, и колоть ею как иголкой на прощание!

Из-за стены послышался непонятный, явно приближающийся, лязг. Мессир сенатор резко подхватил на руки песика до этого пасшегося в мураве под ногами, в которую мы все только что вывалились из идеального коровника госпожи Диамиды. Вид у комиссара сделался озабоченный, он как бы изготовился к принятию каких-то мер. Надо признать, что звук этот был и вправду слишком необычен, для нашей пасторальной атмосферы. Механический, варварский, слегка даже военизированный. В результате сложения этих качеств из-за угла Ветеринариума появился всего лишь первобытный "ситрэн" господина Гефкана. Большего внимания заслуживал не сам раритет, а смысл его появления на пути нашей экскурсии. Все сегодня не как всегда, обычный порядок ознакомительного похода сломан-переломан, и его продолжают доламывать, теперь французскими гусеницами.

— Это за нами приехали, насколько я понимаю. — Сказала самая сообразительная из нас. И не ошиблась. Господин Гефкан, стараясь никому не смотреть в глаза, сообщил, что ему велено доставить высокого гостя в Гипнозиум. С сопровождающими. Интересно, Гипнозиум. Во время обычных инспекций, его стараются оставить в стороне от внимания важных внешних персон. Там нет выигрышных экспонатов, таких как фараоновы колесницы, или боевые киты в полной экипировке, госпиталь, как госпиталь. Больница всегда слабое место в рассуждении инспектирования, как ни старайся, а допустишь какое-нибудь упущение. К тому Гипнозиум на другом конце деревни, проще было бы прислать что-нибудь летательное.

Ничего более не объясняя, господин Гефкан подковылял к заднему борту своего разгоряченного неожиданным пробегом полугрузовика, и открыл дверцу — загружайтесь. Меня этот маскарад забавлял, и я поглядел на Зельду, надеясь в ее взгляде обрести понимания, но не обрел. Она прищурившись трепала мочку уха, верный признак неприятной задумчивости.

Мы взобрались, некоторые кряхтя, в неудобный кузов, и уселись на жесткие и пыльные скамейки. Интересно, а вот этот запах горячего дерева, расплавленной смазки, горячей пыли тоже часть исконной конструкции?

— Мы, разумеется, могли бы воспользоваться геликоптером — бесшумно, быстро — но так вы лучше ощутите творческую атмосферу здешней жизни.

Господин шофер дернул с места и мы повалились друг на друга. Зельда рассмеялась, оказавшись на мгновение под тушей сенатора, я, благодаря врожденной реакции, сохранил подобающее положение тела. Мессир Теодор пробормотал сквозь зубы: "не дрова везешь!"

Древний грузовичок бежал хоть и шумно, но споро, оставляя за собой на асфальте белые зазубрины. Мы разрезали по кривой тенистую, но в этот момент пустынную, буковую рощу. За стволами мелькали белыми и синими боками какие-то постройки. На одной из полянок вдруг увиделись две присосавшиеся к траве лошадки.

— Все равно едем, тратим время.

— О чем вы, Теодор?

— Я имею в виду отца нашего сэра Зепитера, расскажите.

— А, сэра Кротурна?

— Что с ним все же произошло?

Зельда вдруг оглянулась на меня, в миленьком личике читалось некое сомнение. Сомнение в чем? Ах, понимаю, понимаю, говорить на эту тему малоприятно.

— Вы обещали, что мне ответят на все вопросы.

— Ответят, ответят, я просто подбираю слова.

Грузовик начал сбрасывать скорость, и гудение двигателя сделалось слабее. Полное впечатление — механизм прислушивается, и ему интересно. Не удивился бы, узнав, что именно так и есть.

— Гениальность и преступление, гениальность и помешательство, эти вещи в истории человечества всегда опасно соседствуют. Так было и прежде, так случилось и с этим гениальным ученым.

— Сэр Кротурн преступник?

Вездеход почти остановился, чтобы круто вывернуть на главную улицу нашей деревни. Тут центр нашей обыденной жизни. Тут даже попадаются люди на улицах. Перебежала перед самым носом нашего экзотического грохота группка молодежи из ведомства господина Посейтуна в плавках и купальниках. Купальные костюмы это у них рабочая одежда, а переодеваться — время тратить. Сейчас хлебнут кофейку, и опять под воду. Господин Гефкан, простой парень, весело погрозил им загорелым кулаком из окошка. Старушка под акацией — кажется, работает в группе опровержения простых погрешностей — жадно терзает остренькой ложкой мороженое в вазочке. Вот этот велосипедист — позитронщик (что это такое, я не знаю), катит навстречу, поднимая на ходу черные очки на лоб. В общем, Бродвей в час пик.

— Да, преступник. В это долго не могли поверить, и не хотели верить. Даже после того, как были добыты несколько неопровержимых и независимых свидетельств. Все же, такой ученый. Такой мозг. Но видимо бывает так, что чрезвычайно выделяясь интеллектуально из рядов обычных людей, отдельные индивидуумы, позволяют себе вырваться и из рамок обычных представлений о морали.