Тем не менее для моего дебютного сингла Дик Джеймс выбрал I’ve Been Loving You – по всей видимости, после долгих и, безусловно, плодотворных поисков самой неудачной песни. Ему удалось выудить нечто совершенно бессмысленное, написанное даже не на слова Берни – эту песню мы планировали продать какому-нибудь махрово-попсовому исполнителю средней руки. Думаю, выбор Дика был связан с его корнями – опять же с Тин-Пэн-Элли. Я знал, что песня никуда не годится, но чувствовал, что не вправе возражать. В конце концов, Дик – легенда Денмарк-стрит, он работал с «Битлз», подписал с нами контракт и теперь выпускает мой первый сингл. А ведь он мог просто вышвырнуть нас с Берни на улицу!

Реклама гласила, что этот сингл – «демонстрация грандиозного мастерства на дебютном диске», что я – «новый талант, великое открытие 1968 года», и в заключение, видимо, в качестве «заманухи»: «ВЫ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ!» Английская публика, похоже, отреагировала так, будто их предупреждают, что каждый диск долго отмокал в канализации; в итоге «новый талант 1968 года» бесславно отправился на полку.

В это время в моей жизни возникла еще одна довольно неожиданная проблема: помолвка с девушкой по имени Линда Вудроу. Мы познакомились в конце 1967 года на концерте «Блюзологии» в Шеффилде, в клубе «Моджо»; она дружила с тамошним диджеем – пареньком ростом метра полтора, который называл себя Всемогущий Атом. Линда, высокая блондинка, на три года старше меня, нигде не работала. Не знаю, откуда она брала деньги на жизнь, наверное, у богатых родителей, но взгляды проповедовала весьма независимые. Она была очень хорошенькая и проявляла интерес к моей музыке. Наш разговор после концерта превратился в нечто, подозрительно смахивающее на свидание, за которым последовало еще одно, а затем и визит к нам домой в Фроум Корт. Это были странные отношения. Почти никаких физических контактов, и уж, конечно, никакого секса – но Линда воспринимала это не как нежелание близости с ней, а как свидетельство старомодного романтического благородства с моей стороны: в 1968 году некоторые пары все еще соблюдали правило «никакого секса до свадьбы».

Но и без секса в какой-то момент наши отношения начали развиваться сами собой. Линда решила переехать в Лондон и найти квартиру. Она могла себе это позволить, мы бы съехались, а Берни снимал бы у нас комнату.

Солгу, если скажу, что воспринимал происходящее легко и без сомнений. Для начала, Линда начала критиковать мою музыку. Она была большой поклонницей американского эстрадного певца Бадди Греко и в конце концов ясно дала понять, что пример мне стоит брать с него.

Впрочем, мои сомнения на удивление быстро развеялись. Отъезд из Фроум Корт радовал. К тому же я считал, что поступаю, как и положено двадцатилетнему парню, – начинаю жить с девушкой.

Так мы оказались в квартире на Ферлонг Роуд в Ислингтоне[74]: я, Берни, Линда и ее чихуа-хуа Каспар. Она устроилась работать секретарем, и наши разговоры все чаще сводились к помолвке. К этому времени тревожные звоночки уже сложно было игнорировать, потому что забеспокоились все мои близкие. Мама восприняла идею в штыки. А что по этому поводу думал Берни, ясно из текста песни, которую он написал в тот период. Называлась она «Кто спас меня сегодня ночью» и едва ли воспевала прекрасные душевные качества Линды: «деспотичная королева», «гордая правительница восседает на электрическом стуле, приготовленном для тебя». Берни она категорически не нравилась. Он боялся, что Линда испоганит всю нашу музыку своей страстью к Бадди Греко, считал ее тираншей и страшно взбесился, когда она, уж не знаю почему, заставила его снять со стены его комнаты плакат с изображением Саймона и Гарфункеля.

Отчасти из упрямства, отчасти из отвращения ко всякого рода конфликтам я решил не прислушиваться к сигналам тревоги. Мы обручились в день, когда мне исполнился двадцать один год, – кто из нас сделал предложение, сейчас уже не помню. Была назначена дата свадьбы, начались приготовления. И вот тогда я запаниковал. Очевидный выход в таком случае – просто сказать правду. Но для меня такое решение было далеко не так очевидно, потому что рассказать Линде о своих истинных чувствах я не мог.

И я решил покончить с собой.

Спас меня Берни, и с тех пор он не перестает мне напоминать в мельчайших деталях историю моей бессмысленной попытки отравиться газом. Для начала, тот, кто действительно хочет покончить с собой, совершает это в одиночестве, чтобы никто не помешал; посреди ночи, когда все спят, или в месте, где никого не может быть. Я же действовал с точностью до наоборот: белым днем, в квартире, полной людей – Берни был в своей спальне, Линда дремала после обеда. Более того: прежде чем сунуть голову в духовку, я положил туда для удобства подушку, включил газ на самое первое деление и распахнул на кухне все окна. Те минуты, пока Берни оттаскивал меня от плиты, выглядели драматично, но на самом деле газа не хватило бы даже для того, чтобы задохнулся комар. Я рассчитывал, что все будут в ужасе, а затем Линда внезапно осознает, что причина моей попытки убиться – наш несчастный предполагаемый брак. Но она лишь немного растерялась. А потом, что еще хуже, начала думать, будто я впал в депрессию из-за провала сингла I’ve Been Loving You. Ясно, что именно в этот момент я уже точно должен был открыться ей. Но я промолчал. Эпизод с самоубийством забылся, а свадьба осталась на повестке дня. И мы вместе начали подыскивать квартиру на Милл Хилл.

Так вышло, что правду, которую знал я сам, высказал прилюдно Долговязый Джон Болдри. После моего ухода из «Блюзологии» мы остались хорошими друзьями, и я попросил его стать моим шафером. Джона явно насмешила сама идея моей женитьбы, но он согласился. Мы договорились встретиться в клубе Bag O’Nails в Сохо и обсудить детали. Берни пошел со мной.

Как только Джон вошел в зал, сразу стало ясно, что он нервничает и чем-то встревожен. Чем – я понятия не имел и подумал, что, наверное, у него какие-то неприятности в личной жизни. Может, Оззи отказался носиться с его членом, как с писаной торбой? Или делать еще что-нибудь… не знаю, чем они еще занимаются. Потребовалось несколько порций спиртного, прежде чем он выложил суть проблемы – прямо и без обиняков.

– Черт тебя побери! – гаркнул Джон. – Что ты творишь? Какого хрена ты связался с женщиной? Очнись и возрадуйся! Ты – гей! И Берни ты любишь больше, чем эту бабу!

Наступило неловкое молчание. Я знал, что отчасти он прав. Я не любил Линду – по крайней мере, не настолько, чтобы на ней жениться. И я действительно любил Берни. Не как мужчину, не в сексуальном плане, а как моего самого лучшего друга. И нашим партнерством в творчестве дорожил в сотни раз больше, чем своей так называемой невестой. Но гей? Насчет этого уверенности не было – я так до конца и не понял, что значит быть геем, хотя, благодаря нескольким очень откровенным разговорам с Тони Кингом, понемногу начал понимать. Так, может, я – гей? Может, именно поэтому меня так восхищает Тони? Ведь я не просто подражаю его стилю в одежде и его лондонским щегольским манерам. Я чувствую в нем что-то от себя самого.

В общем, было над чем подумать. Но вместо этого я начал спорить: мол, Джон говорит глупости, опять напился и устраивает много шума из ничего. И потом, я не могу отменить свадьбу – все уже организовано. Мы даже заказали торт!