– Целых двадцать шесть!

– Да ты старушка уже! – пьяно рассмеялся Черемушкин.

– Я тебя приглашаю в гости. Будут мои знакомые, родня…

Черемушкин резко остановился и выключил магнитофон, заставив замолкнуть любимого миллионами советских женщин итальянца. Алла тоже перестала танцевать и смотрела на него непонимающе.

– Нет, Алюсик, в гости – это я нихт.

Во взгляде девушки удивление сменилось обидой.

– Почему, Костик? Я думала – вот познакомлю тебя…

Ее обида отчего-то показалась ему забавной, и он рассмеялся:

– Мне нельзя. Я же секретный физик. Но! – Он пьяным жестом воздел вверх указательный палец. – Но у меня есть для тебя подарок. Закрой глаза.

– Вот еще, – все еще обиженно фыркнула девушка.

– Закрой, закрой, не пожалеешь! – пообещал он.

Алла нехотя закрыла глаза, принимая правила игры. Черемушкин подошел к серванту, открыл дверцу и достал серьги, те самые, что еще недавно красовались в ушах убитой им Астафьевой. Прикрыв сервант, он подошел к Алле, держа серьги перед собой.

– А теперь открывай.

Девушка открыла глаза, Черемушкин подбросил украшения на открытой ладони.

– Ап!

– Это мне? – Увидев дорогие сережки, Алла расплылась в улыбке и сразу забыла об обиде. – Серьезно?! Ой…

– Тебе, тебе, – улыбнулся Черемушкин. – Давай, мать, примерь. Ты теперь большая уже, серьезно выглядеть должна.

Алла повернулась к зеркалу, придерживая локтями простыню, вдела серьги в уши. Радостно улыбнулась и снова начала пританцовывать, напевая:

– Сюзанна, Сюзанна, Сюзанна, Сюзанна мон амур!

Простыня соскользнула на пол, но Алла не придала этому никакого значения, продолжая танцевать перед зеркалом голая, в одних серьгах.

Зрелище было возбуждающим. Черемушкин подошел, обнял ее сзади, поцеловал в шею, притянул к себе.

– Нравятся?

– Очень! – призналась Алла и тут же спохватилась немного наигранно. – Но они же страшно дорогие…

– Ерунда! Забудь. Надо – еще достану.

Он принялся прикасаться руками к ее обнаженному телу, целовать горячо и требовательно.

– Но все же, Костик, откуда? – чуть отстранилась она.

– От верблюда, – расхохотался в ответ Черемушкин, подхватил Аллу на руки и бросил на кровать.

* * *

После совещания, на котором участники расследования познакомились с «варяжским гостем» Брагиным, многим потребовалось выговориться. В лестничной курилке было шумно – оперативники делились впечатлениями.

– Ни хрена себе новую метлу из Москвы прислали… – Попыхивая «Примой», качал головой седоусый опер, помнивший еще холодное лето пятьдесят третьего года.

– Это не метла – целые грабли, – согласился с ним молодой коллега.

– Или вилы! – Засмеялся старлей, дымивший модным «Ядраном».

На лестницу вышел Липягин. Он услышал обрывок разговора, уловил общее настроение и усмехнулся.

– Нам теперь Тимур Русланович как Леонид Ильич будет вспоминаться… При нем был застой – но и колбаса была!

Оперативники рассмеялись.

Стоящий в сторонке Горюнов тоже улыбнулся.

– Про застой это ты хватил, конечно… – отметил он и подмигнул Липягину. – Но, похоже, мы теперь, как зэки на киче после смены кума, – знаем, против кого будем дружить.

По курилке прокатилась новая волна смеха.

– Хорош ржать, – осадил коллег Липягин. – Сдается мне, у нас это скоро будет смех сквозь слезы.

* * *

Витвицкий вышел из здания УВД в расстроенных чувствах. Даже на улице он не мог сдержаться, чтобы не кривить рот и не сжимать кулаки в бессильной злобе.

Его нагнала Овсянникова.

– Виталий! Постой!

Витвицкий остановился, повернулся, мрачный, недовольный. Овсянникова подошла к нему.

– Ты почему меня не дождался?

– А чего ждать, всем этим… в приемной глаза мозолить? Не вижу смысла.

– Ты доложил Брагину свои соображения по поводу ограблений на двух последних убийствах в Батайске?

– Доложил, – уныло кивнул Витвицкий.

– И?

– Он, Брагин этот, относится к широко распространенному среди начальства типажу – кипучий дурак, – с обидой сказал Витвицкий и, понизив голос, добавил: – Мне вообще кажется, что сейчас наступает эпоха таких вот людей. Очень энергичных, активных, с хорошо подвешенным языком, но неумных.

– Ты не ответил на вопрос, – нахмурилась Овсянникова.

Витвицкий снял очки, протер платком стекла.

– Нечего отвечать. Там Липягин еще был… В общем, они считают, что выделять два батайских убийства в новое дело нет никакого резона. Мол, я ошибаюсь «из-за недостатка оперативного опыта».

– Ясно… – разочарованно протянула Овсянникова. – Вот ведь гады! «Недостаток опыта…» Надо же…

Витвицкий водрузил очки обратно на нос.

– Плетью обуха не перешибешь. Ладно, пойдем. Кстати, а что ты предложила?

– Да ничего особенного, так, пустяки… Потом расскажу.

* * *

Фильм «Мэри Поппинс, до свидания!» был любим в народе не столько из-за сексапильной Андрейченко, сколько из-за песен, которые распевала вся страна. И «Тридцать три коровы», и «Жил да был брадобрей…», и «Детство наше давно прошло» мгновенно стали шлягерами.

Чикатило с интересом смотрел на экран телевизора, где танцевала и пела английская няня и ее подопечные. А вот Фаина восторгов в отношении Мэри Поппинс не разделяла.

– Какие-то фильмы стали снимать… легкомысленные. Все они вертятся, крутятся, поют все время… В стране людей убивают что ни день, а они поют!

– А надо, чтобы плакали, что ли? – резче, чем обычно, бросил Чикатило.

– Да при чем тут… Я просто вот как подумаю, что Людочка наша сейчас где-то… А вдруг к ней пристанут или в машину посадят и повезут?

– Глупости ты думаешь, Фенечка, – нахмурился Чикатило. – Почему ее в машину должны сажать? При чем тут вообще машина какая-то?

– Так этот… убийца из лесополосы который, он, говорят, на машине стал разъезжать. Увидит красивую женщину на дороге – останавливается, хватает и увозит. Насилует и убивает. Два случая уже было.

Чикатило несколько секунд сидел молча, а потом вдруг буквально взорвался:

– Дрянь ты несешь! Дрянь и ерунду! Нет никакой машины! Ерунда и бред собачий!

Чикатило вскочил, включил свет и замер перед женой, весь всклокоченный, злой. Фаина смотрела на него с удивлением и страхом.