– Донжуаном?.. О, вовсе нет. Это был бы слишком высокий ранг в данной категории. Скажем, полагаю, что вы обычный соблазнитель.

– Ошибаетесь. За мою не слишком-то короткую жизнь я знал немало мужчин. Но не видел еще ни одного соблазнителя. Я был бы горд, если бы мог считать себя исключением. Научите же меня, что следует делать, чтобы в этой категории достигнуть хотя бы самого низкого ранга.

Он слегка наклонился ко мне и с улыбкой в глазах посмотрел на меня довольно странным образом. Я призвала себя к порядку и направила разговор в безопасное русло.

– Педагогических способностей у меня нет. И уверяю вас, что отбираю у пана время вовсе не для этого. Я пришла, чтобы взять письма моей подруги.

– Ах, верно. Письма.

Он неторопливо поднялся и вышел в соседнюю комнату. Но вернулся не с письмами, а с бутылкой и двумя большими бокалами.

– Относительно писем, – начал он, – дело несколько усложнилось. Не желаете ли выпить чашку кофе?..

И, не ожидая моего ответа, нажал на звонок.

– Благодарю, но я спешу.

– Я принимал это во внимание, а потому кофе уже готов. Итак, вы знаете, что я честно хотел отдать вам те письма. Увы, открылись обстоятельства, которые перечеркнули мои планы. Вы говорите по-французски?

Я сразу поняла, почему он об этом спрашивает. Где-то в глубине отворилась дверь, и через миг вошла горничная с подносом. Я была удивлена ее видом. Это решительно неприлично, чтобы холостой мужчина держал у себя такую горничную. Она, конечно, не обладала классической красотой (девушки этого типа вообще очень быстро дурнеют), но сейчас выглядела неимоверно привлекательно. Невысокая брюнетка со вздернутым носиком и кожей красивого оттенка. Вела себя как врожденная и уверенная в себе кокотка, хотя не могло ей быть и двадцати лет. Что хуже, каждое движение ее казалось совершенно естественным. Должен существовать какой-нибудь закон, запрещающий холостым мужчинам пользоваться женскими услугами, а особенно – служанок, которым меньше сорока, а то и пятидесяти лет. Нужно бы поговорить об этом с отцом и сенатором Дарновским. Более всего сделать тут мог бы Станислав, но он такой идеалист, что не увидел бы в подобном факте ничего противоестественного.

А эта маленькая обезьянка была так самоуверенна, что даже улыбалась, видимо полагая меня неопасной. Господин Тоннор, казалось, совершенно не обращал на нее внимания и продолжал по-французски:

– Чрезвычайно советую вам этот напиток. Это по-настоящему старый и дорогой коньяк, какой сегодня непросто достать не только в Варшаве, но и в самом Париже. Я получил его случайно от одного моего знакомого. Но возвращаясь к вопросу писем вашей подруги: случилось нечто непредвиденное. Дело в том, что нынче утром она сама решила меня проведать и захотела, чтобы я отдал ей те послания. Вы себе даже представить не можете, с каким сожалением пришлось мне согласиться с ее просьбой. Естественно, не по причине писем, – добавил он со значением.

То, что он сказал, ввело меня в некоторое замешательство, и я даже не заметила, когда вышла эта распущенная горничная. Сомнений не было – он говорит правду. От Гальшки всего можно ожидать. Отчего она меня не предупредила? Ведь таким образом поставила в ужасно фальшивую и неприятную ситуацию. Этот господин готов думать, будто я знала о том, что письма взяты, но все равно пришла. Нужно бы обязательно прояснить это. Когда я сумела сосредоточиться, то сказала:

– Ах, вот как. Я прошу прощения за это. Я ничего не знала. Впрочем, у Гальшки не было времени, чтобы сказать мне об этом, поскольку нынче я почти отсутствовала дома. Обедала в «Бристоле», а прежде, как вы знаете, была на долгой прогулке. Правда, я ничего об этом не знала и очень извиняюсь.

Я потянулась за сумочкой и перчатками, но он решительно остановил меня:

– Погодите же. Мне известно, что вы ничего не знали. У меня даже есть этому довольно забавное доказательство.

– У вас есть доказательство? – спросила я радостно.

– Естественно: Гальшка ведь устроила мне ужасный скандал. Поскольку нрав у меня тихий и скандалов я боюсь, то от страха едва в окно не выскочил. Так вот, просто представьте себе: скандал был связан с вами.

– Как это – связан со мной?!

– О да. Мне пришлось выслушать довольно горькие упреки в моей неделикатности. Потому что Гальшка именно так назвала мою готовность вернуть ее письма в чьи-то чужие руки.

Я, несмотря ни на что, покраснела.

– Ничего не понимаю. Готова поклясться вам: Гальшка просила меня, чтобы я получила эти письма у вас. Она уверяла, что нет другого способа их у вас забрать. Поверите ли?

Он непринужденно засмеялся:

– Отчего же не поверить, прекрасная пани Ганка.

Он знал меня по имени! Может, и по фамилии. Вероятно, эта идиотка все выболтала! В хорошем же я положении! Я чувствовала такую злость к Гальшке, что даже готова была рассказать и о ней все. Пусть пан Тоннор знает: она посчитала его шантажистом, рассказывала о нем как об ужасном преступном типе. Только самоконтролю я могла быть благодарна, что в последний момент удержалась.

– Откуда вы знаете мое имя? – спросила.

– Ваша подруга в запале мне его назвала. Но не волнуйтесь. Ничего больше она не сказала. – Тут он тепло заглянул мне в глаза.

– А вы можете мне в том поклясться?

– Хоть и десять раз.

– Хотела бы я вам верить… – вздохнула я с облегчением. – Значит, теперь вы понимаете, насколько мне досадно. Я предложила Гальшке помощь, когда она в таковой нуждалась. А тем временем, вижу, вы влюблены, и я совершенно зря вмешалась в ваши дела.

Он поднялся и с очень серьезным выражением лица взял меня за руку.

– Уж поверьте, то, что произошло с вами, – счастливейший случай в моей жизни. И если я сохраняю к Гальшке – нет, не любовь, ее я, впрочем, никогда к ней не испытывал, – но приязнь, то лишь потому, что она невольно дала мне возможность познакомиться с вами. – Глядя мне прямо в глаза, он продолжал: – Я о вас ничего не знаю. Мы обменялись всего-то несколькими словами, но и этого мне оказалось достаточно, чтобы убедиться: знакомство с вами будет для меня серьезным испытанием. Не знаю, захотите ли вы поддерживать его. Не знаю, особенно после всей этой гротескной истории, не окажусь ли я в ваших глазах смешным. Не ведаю, увижу ли вас еще когда-нибудь. Но даже если бы в сей миг между нами выросла стена, преодолеть которую я был бы не в силах, все равно вы надолго останетесь в моей памяти.

Его сосредоточенное лицо, глаза с серьезным и печальным выражением, горячие ладони и этот его низкий голос, наполненный неизъяснимым смыслом, подтверждали, что он говорит правду, что он искренен, что и в самом деле впечатление, которое я на него произвела, не является ни обычным, ни преходящим.

Внезапно он показался мне значительно ближе, чем большинство прочих людей, которых я знала вот уже долгие годы. Боже мой, как же это странно! Ведь ясно, что шла я к нему, как к чужому человеку, и вдруг несколько этих фраз так его преобразили.