прозрачные намеки в виде буквенных обозначений на некоторые немецкие секретные атомные центры. Наиболее важный из них, Физический институт кайзера Вильгельма, возглавляемый Вернером Гейзенбергом, был эвакуирован из Берлина в маленький городок Эхинген. Были указаны даже номера телефонов и точный адрес. При желании мы могли бы слетать в Швейцарию и позвонить им оттуда по телефону!

Мы нашли экземпляр письма «Дорогому Вернеру», очевидно, Гейзенбергу. В письме говорилось, над какими проблемами работали в Страсбурге. Упоминалось и об «особом металле», которым, очевидно, был уран, причем отмечались трудности получения этого «особого металла» в плитках, а не в порошкообразном виде.

Письма подтвердили, что именно концерн «Ауэр» производил нужный металл для немецких экспериментов. Узнали мы также о проведении на испытательном военном полигоне под Берлином экспериментов крупного масштаба. Были обнаружены отрывки вычислений, совершенно очевидно относившихся к теории уранового котла.

Флейшману приходилось присутствовать на многочисленных секретных совещаниях. Он делал стенографические записи, которые мы быстро научились расшифровывать. Кроме того, он вообще делал много заметок о разных событиях, таких, например, как разговоры с официальными лицами по организационным проблемам или ссоры с коллегами и из-за коллег. Он был великим собирателем слухов и сплетен и старательно их записывал. Даже после ареста он не преминул занести в свою карманную записную книжку все, что с ним произошло. В довершение всего эти записки, наброски и вычисления были датированы, в них указывалось местонахождение самых крупных немецких физиков-ядерщиков и указывались проблемы, которыми они занимались.

Правда, в этих бумагах отсутствовала точная информация, но того, что там было, вполне хватало для оценки состояния дел в немецком урановом проекте. Два дня и две ночи при свете свечей мы изучали эти документы и занимались этим до тех пор, пока у нас не заболели глаза. Несколько позже мы забрали эти бумаги с собой в Париж и снова тщательно изучили их там и только потом послали в Вашингтон, где их еще раз подробно проанализировали, зарегистрировали, перевели и прокомментировали.

Выводы не подлежали сомнению. Имевшиеся в наших руках данные со всей определенностью подтверждали, что Германия не имела атомной бомбы и, видимо, не могла иметь ее в ближайшее время. Больше не было оснований опасаться какой-либо атаки с применением атомной взрывчатки или радиоактивных отравляющих веществ.

Найденные нами в Страсбурге бумаги говорили также о том, что немцы не сумели достичь успеха в попытках выделить уран–235. Они пробовали осуществить разделение изотопов в очень небольших масштабах с помощью центрифуги и упорно работали над созданием уранового котла. И, по-видимому, лишь недавно они добились некоторого успеха в получении металлического урана.

Из их расчетов было видно, что еще в августе 1944 года их работы над котлом находились в самой начальной стадии. Они не сумели также получить цепную реакцию. Из проведенных предварительных экспериментов они не смогли сделать никаких выводов о тех громадных трудностях, которые им предстояло преодолеть для того, чтобы котел заработал. Короче говоря, они находились в таком положении, в каком мы были в 1940 году, еще до того, как развернули работы крупного масштаба над атомной бомбой. Хотя из бумаг было очевидно большое внимание к этой работе и факт участия в ней военного ведомства, все же не было никаких доказательств развертывания ее в больших масштабах.

После четырехдневного пребывания в Страсбурге мы, торжествуя, вернулись в Париж, захватив с собой Флейшмана и трех его коллег, чтобы передать их соответствующим властям для интернирования. Флейшмана мы взяли в свою машину, чтобы держать его отдельно от остальных, так как надеялись получить от него еще кое-какую информацию. Однако этого не произошло. Наши немецкие пленники продолжали держаться довольно вызывающе. Они не понимали того, что война ими уже почти проиграна, а наш особый интерес к ним приписывали важности своей работы в ядерной физике. Это выглядело довольно смешно, но нам часто приходилось с этим сталкиваться при встречах с немецкими учеными. До самого конца они продолжали пребывать в безмятежной уверенности в превосходстве немецкой науки. Мы же, работники миссии Алсос, менее, чем кто-либо, верили в это. Бывали моменты, когда нам очень трудно было сдерживать в себе желание высмеять их.

Но сейчас страсбургские деятели были еще очень самоуверенны и находились в прекрасном настроении.

Во время путешествия Флейшман, например, гордо показывал нам, где проходила или, вернее, как считали немцы, должна проходить германо-французская граница. Его наполняло гордостью, что даже в области Франции, довольно далеко расположенной от границы с Германией, люди свободно изъяснялись на немецком, языке. Кроме того, он страшно возмущался поведением местного нацистского лидера, гаулейтера Страсбурга, уверявшего население, что непосредственная опасность захвата города противником исключена.

«Если бы я только знал, – вздыхал Флейшман. – Мне достаточно было только перейти мост через Рейн. Не будете ли вы столь любезны отпустить меня обратно в Германию, чтобы я мог разыскать этого дурака гаулейтера? Подумать только! За день до этого одна женщина из соседнего дома прошла по мосту на другой берег отнести еду своим родственникам и, ничего не подозревая, вернулась на следующее утро в десять часов обратно. Часом же позже американцы заняли город. Если бы она знала, то могла бы просто остаться на том берегу Рейна! О, этот негодяй, гаулейтер!»

Флейшман и три его сотрудника были в конце концов направлены в Соединенные Штаты Америки. Они возмущались тем, что их интернировали, но при этом не переставали расхваливать еду и медицинский уход, которыми их обеспечивали. Возможно, все хорошее было забыто, когда они вернулись в 1946 году в свою любимую Германию.

Следует заметить, что в Страсбурге мы нашли очень важную информацию относительно немецких исследовательских работ вообще, не относящихся к ядерным исследованиям. Страсбургский университет был подвергнут чистке для превращения его в образцовый нацистский институт. Профессорско-преподавательский состав был подобран по признаку преданности партии. Некоторые из преподавателей были даже членами отборной гвардии – гиммлеровских войск СС. В частности, профессор анатомии Гирт был официальным представителем СС в университете. Именно он снабжал остальных профессоров жертвами из концентрационных лагерей для так называемых научных экспериментов.

В ноябре 1943 года профессор вирусологии Хааген писал Гирту:

«Из 100 направленных вами мне пленников 18 умерли в дороге и только 12 пригодны для моих экспериментов. Поэтому я требую, чтобы вы прислали мне еще 100 военнопленных в возрасте от 20 до 40 лет, которые по своему состоянию здоровья пригодны для военной службы. Хайль Гитлер!»

Это был тот самый Хааген, который за несколько лет до войны работал в рокфеллеровском институте в Нью-Йорке и уже тогда выполнял там какую-то нацистскую партийную работу. Мы были очень довольны тем, что именно миссия Алсос выследила его в Германии и передала в руки властей.

Несмотря на всю убедительность находок в Страсбурге, ни военные, ни наши гражданские коллеги сначала не