Обосновавшись в Сокольниках, я испытывала только одно желание – забрать сына и быть вместе с ним. 5 ноября 1932 года я попросила в Торговой палате два выходных, чтобы съездить в Каширу за Жоржем. Мой развод с племянником тети Наташи никак не отразился на наших с ней отношениях, и я посчитала необходимым позвонить ей с Павелецкого вокзала перед отправлением поезда и спросить, не хочет ли она что-нибудь передать своим родственникам. Когда Наташа поняла, что я говорю с ней из вокзального телефона-автомата, в ее голосе вдруг послышались интонации беспокойства. Я почему-то подумала о том, что она хочет, но не решается признаться мне в чем-то сокровенном. Охваченная беспокойством, я стала засыпать ее вопросами, и она в конце концов сказала, что мне не стоит ехать в Каширу, что это очень утомительная поездка в такое время года… что я рискую простудиться в плохо отапливаемых вагонах… могу заболеть… Все эти доводы звучали слишком фальшиво, чтобы их принять. Поддавшись моей настойчивости, Наташа все же призналась, что Жоржа нет в доме деда и что она мне все объяснит при личной встрече.

Ничего не оставалось, как немедленно отправиться к ней. Наташа открыла дверь и обняла меня со слезами на глазах. В тот момент я подумала, что мой ребенок умер и что она не осмеливается мне об этом сказать. Но, видя мою растерянность, Наташа немедленно меня в этом разубедила. С Жоржем все было хорошо. Она провела меня в свою комнату, и я увидела, что здесь только что пили чай. Я узнала чашечку своего сына и показала ее Наташе.

– Здесь был Жорж?

Она молча кивнула головой.

– Давно?

– Около часа назад.

– Алексей вывез его из Каширы?

– Да.

– Почему? Он не имел на это права!

– Я ему это тоже говорила, но он и слушать не желал…

В бешенстве я направилась к двери, говоря:

– Я подам в суд на Трефилова!

Наташа догнала меня.

– Не стоит, начальство на его стороне!

– Ну, это мы еще посмотрим!

Тогда она тихо произнесла:

– Алексей уехал… Уехал из Москвы…

– С Жоржем?

– С Жоржем.

– Куда?

– В Улан-Батор… Его туда командировали.

– Где это?

Она сделала неопределенный жест:

– В Монголии… у дикарей, у черта на рогах.

Силы покинули меня, и я рухнула на кровать. Монголия! Я вспомнила, что это где-то рядом с Китаем, в тысячах километрах от Москвы. И у меня, естественно, нет возможности туда поехать. Алексей отлично все спланировал и осуществил. Мне оставалось лишь ждать его возвращения, чтобы попытаться вернуть моего сына, но будет ли он по-прежнему моим ребенком?

Поскольку я уже не могла рассчитывать на помощь советского государства, ставшего соучастником похищения моего сына, то решила обратиться к французскому консулу. Несколько раз я рассказывала ему свою историю и говорила о том, что хочу вернуться во Францию вместе с сыном. На это мне ответили, что только русские могут дать мне разрешение забрать Жоржа. Отныне я стояла перед очень простым выбором: либо одной уехать из России, либо остаться в СССР до возвращения Алексея и попытаться добиться справедливости – получить свидетельство о разводе, где будет указано, что Жорж остается со мной. Я выбрала второй вариант и стала ждать. Ожидание длилось три с половиной года, и все это время я не получала никаких известий о своем малыше.

Итак, я постепенно стала безропотно покоряться судьбе советских женщин. Но я была упрямой и не желала уступать Трефилову. В какой-то момент ему придется вернуться, и уж тогда ему от меня не отвертеться. Разумеется, порой меня охватывало отчаяние, и в эти минуты я была готова к тому, чтобы обратиться за французской визой. Я думала о своей матери, о сестрах, о родной ферме, о Париже.

Все мне казалось таким далеким, далеким… чуть ли не из другого мира. Но еще был Жорж, мое дитя, которого я вынашивала, растила, лелеяла… Какая мать согласилась бы навсегда расстаться со своим сыном? И я прекрасно понимала, что если вернусь во Францию, то уже никогда не увижу родного мальчика. Тянулись унылые дни, недели, месяцы, годы. Моим единственным достижением было то, что к концу 1933 года я уже бегло говорила по-русски. В мае 1934 года я с радостью приняла предложение Книжной палаты отправиться вместе с коллегами в Сталинабад[31], столицу Таджикской Республики, для организации народной библиотеки.

Можно догадаться, что у меня не было ни малейшего представления ни о том, что такое Республика Таджикистан, ни о том, где она находится. Поэтому я спешно отправилась на собрание, организованное руководством Книжной палаты, где нас проинструктировали относительно поездки и рассказали о крае, куда нам предстояло ехать. Я узнала, что Таджикистан – одна из пяти крупнейших советских республик в Средней Азии, что остальные четыре называются Казахстан, Киргизия, Узбекистан и Туркмения; что Таджикистан расположен к северу от Индии и Афганистана и к востоку от Китая. Насколько я поняла, советское руководство хотело установить жесткий контроль над молодежью этих азиатских республик, заставить молодых людей взяться за учебу, чтобы в будущем заменить ими русских наместников. Вероятно, они надеялись на то, что библиотека в Сталинабаде поможет таджикам выучить русский, что даст им возможность продолжить учебу, стать инженерами и пропагандистами новой веры. Но нам заранее не сообщили – мы узнали об этом уже на месте, – что в январе 1934 года Москва отправила в Таджикистан, на станцию Ханака в двадцати километрах от Сталинабада, колонну тракторов для совместной обработки земель. Верховный Совет поставил во главе политического руководства Агу Махмудова, чтобы сломить сопротивление коренных жителей. Новая власть начала конфисковывать земли и заставлять таджиков работать в колхозах. Это привело к кровавым мятежам, которые ГПУ подавляло с невероятной жестокостью. Такова была обстановка, в которой мы оказались.

Одна из моих коллег по работе попросила на время отъезда сдать комнату ее другу Бойкову, жившему с восемнадцатилетним сыном, студентом рабфака. Я, естественно, согласилась выполнить просьбу и встретилась с Бойковым. Его история наглядно свидетельствует об отношении советской власти к своим первым солдатам. Бойков был тщедушным человеком сорока лет, сутулым, с впалым лицом и не по возрасту седым. Такое же унылое и безропотное выражение лиц мне потом часто приходилось видеть у заключенных. Царский суд приговорил Бойкова к двадцати годам каторги за политическую пропаганду. После того как он отсидел десять лет в тюрьме и был освобожден революцией 1917 года, никто им больше не интересовался, у него не было даже крыши над головой. Он работал на металлургическом заводе, и каждый вечер ему приходилось обращаться с просьбой к кому-нибудь из коллег, чтобы те позволили переночевать хотя бы на полу в комнате.

Путь занял десять дней. Мы прибыли в Ханаку, где уже было построено наше культурное учреждение. На всем протяжении этого утомительного путешествия мы видели, как повсюду свирепствует голод. Правда, в ходе нашего «турне» я впервые попробовала черепашье мясо.