— Валера, — сказала я, — не тяни кота за balls.

— Никогда в жизни, — сказал Валера, — слушай.

И вдался в подробности.

На второй минуте его монолога передо мной замаячил то ли городок в Индианаполисе, не помню названия, то ли Сан-Франциско. На третьей я попыталась прикурить зажигалку от сигареты. На четвертой Валера спросил: «Поняла?» Еще минуты через две я кивнула в ответ.

Валера сказал, что всю жизнь пишет заявки на гранты, чем, собственно, и живет, если я его не отвлекаю на шоферскую деятельность. Из десяти заявок, сказал Валера, одну-две обязательно профинансируют. «А уж как их освоить, чтоб не влететь, я тебе расскажу», — сказал Валера и включил правый поворотник, дворники и зажигание. Я мысленно осталась в аэропорту, ожидая рейс на Сиэтл.

Ждать пришлось месяца два. Валера позвонил смурным предзимним вечером и сказал, что настала пора открывать Новый Свет. «Ты прикинь, они эти гранты буквально не знают, кому впихнуть. Понимаешь, все их родственники и знакомые уже по уши в грантах, они их буквально жопами жрут, а еще дохуя осталось. Так что конкурс вполне реальный», — сказал Валера и сбросил мне на ящик десяток тем с видом на демократизацию общества. Я выбрала нечто безумно конъюнктурное в стиле «Пресса против насилия женщин в спальне, на даче и в офисе». Валера похвалил меня за безошибочное чутье и благословил на завоевание халявы.

Халява оказалась довольно трудоемкой в оформлении и затратной по времени. Примерно с неделю я не занималась ничем другим, кроме написания заявки на грант, если не считать коротких перерывов на сон, еду и туалеты — свой и Банценов. За это время я настолько прониклась темой, что нашла несколько вполне оригинальных способов противостоять «секшуал харассменту» — в частности, прекратить мыться, менять трусы и расчесываться. Валера, поржав в трубу, порекомендовал не включать эти три пункта в заявку, но в целом мою концепцию одобрил. За неделю я сделала полноценную разработку феминистической газеты широкого профиля, просчитала дебет-кредит этого женского органа печати, напрочь лишенного кулинарных рецептов и прочего домохозяйского обаяния, упихнула затраты в лимит гипотетического гранта и, проверив ошибки, удивилась результату: проект вовсе не выглядел кретинским.

В моем лексиконе вдруг появились такие выражения, как «мы, женщины», «если считать наше общество демократическим», «феминизм — это совсем не то, что вы в нем привыкли видеть», «мужская составляющая социума» и «гендерная сегрегация». Времени на подачу заявки оставалось совсем мало, а еще требовалось заполнить сантиметров пять бланков, испещренных вопросами на полузабытом мною письменном английском. Я пахала как лошадь и в последние два дня совершенно органично реализовала те самые три пункта противостояния сексуальной агрессии со стороны мужской составляющей социума. Впрочем, времени на контакты с этой составляющей у меня все равно не было.

Валера прочитал итоговый документ и сказал: «Лора. Охуительно». А потом, помолчав, добавил: «Я там одного знаю. Если что». И я отвезла папку бумаг в здание, где временно угнездились посредники между мной и несчастными женщинами, чью мрачную, полную нелегитимного секса жизнь мне уже искренне хотелось осветить в специально придуманном для этого СМИ. Честное слово, я даже забыла, что первоначальная цель участия в соискании американского гранта заключалась в том, чтобы прикарманить большую часть проектных долларов, попутно сгоняв в страну, где их печатают.

Да я бы и не смогла, у меня карма на предмет чего бы стырить совершенно неподходящая: краткая история моих хищений поражает какой-то вычурной, изысканной бессмысленностью. Разрозненные фрагменты мозаики. Резиновая белочка с рожей до того дебильной, что сердце защемило от потребности ее усыновить. Две кассеты «Agfa». Стакан, из которого пил главный раввин России. Цветок в американском консульстве. И вдруг, ни с того, ни с сего — целый грант. Так не бывает.

Месяц до собеседования прошел как-то незаметно. Я помнила жирный курсив на одной американской бумажке: в случае невозможности присутствовать на собеседование в указанный день предупредить об этом не позднее, чем за три дня. Но опаздывать на встречу с дарителями денег в мои планы не входило. Мое собеседование было назначено на среду. А в понедельник я заболела гриппом с такой высокой температурой, что вода, которой я запивала таблетки, испарялась у меня во рту.

Я умирала, но не сдавалась. В бреду мне мерещились аэропорт, дармовая практика английского в стране «лэнгвич-кэрриерс» и толпы сексуально незащищенных баб. В том же самом бреду я написала сценарий документального фильма-расследования, в котором рассказывалось о грехе консумации и нравственных страданиях российских хостесс в Японии. Очухавшись, я подумала, что спятила, потому что помнила точно, как положила написанный и распечатанный сценарий на крышку аквариума, в то время как никакого аквариума у меня в тот период не было.

Утром в среду я встала, съела горсть аспирина, пошла в ванную и отменила там все три антисексуальных пункта. Меня швыряло от стены к стене. Дважды я натягивала джинсы задом наперед и удивлялась отсутствию ширинки. От слабости моя рука не смогла попасть контактной линзой в глаз, поэтому я отыскала в ящике с гвоздями и отвертками старые очки, перемотанные синей изолентой. Чтобы как-то исправить возможное негативное впечатление от очков, я изменила прическу, кокетливо занавесив челкой половину физиономии, и уже просто так, на всякий дополнительный случай, решила накраситься, успев сделать это до прибытия такси. Уже перед самым офисом с американцами я вспомнила, что они ужасно боятся заразы, резко развернула таксиста и зарулила в аптеку, где купила васильковую противомикробную повязку — под цвет изоленты на очках. По-моему, на комиссию произвел неизгладимое впечатление именно этот намордник, а вовсе не упадающие на пол очки, от которых в конце концов отлетели примотанная дужка и левое стекло. Кроме того, к началу собеседования на меня начала действовать горсть аспирина, и, рассуждая о негативных гендерных тенденциях в обществе, я взмокла так, будто только что поучаствовала в групповом изнасиловании в качестве жертвы. Однако, глядя на меня, вдохновившуюся и раскрасневшуюся, комиссия могла ошибочно подумать, что изнасилование мне понравилось и что вся моя речь сплошное лицемерие. Я приводила какие-то цифры, даты и топонимику, практически не заглядывая в бумажки: чувствовалось, что темой владею давно и прочно. Американцы не сводили с меня завороженных взглядов, когда, наконец, надежно закрепив единственную дужку очков за ухо, я задрала повязку и просунула ее между своей физиономией и стеклами, чтобы протереть их — они страшно отпотевали изнутри из-за поднимавшегося вверх дыхания (проклятый намордник не позволял мне дышать прямо, как все люди) — и продолжала говорить, говорить, говорить… вставляя в почти безупречную, по причине концентрации интеллекта, англоязычную речь такие термины, как «suka, blyad, nahui», потому что без них было совершенно невозможно ни протереть очки марлевой повязкой, ни удержать их на носу, когда они падали, роняя стекла, ни заложить за ухо челку, перманентно занавешивающую мне глаза до самого подбородка.

Остановил меня главный американец, сидевший посредине. Он прекрасно говорил по-русски, потому что оказался русским. Спустя пару месяцев я случайно встретилась с ним в супермаркете возле кассы и чуть не сбежала из магазина с корзиной неоплаченного товара. В магазине он сделал вид, что не узнал меня, хотя, возможно, так оно и было: все-таки основную часть своей жизни я выгляжу вполне нормально.