Примечательно, что Уинстон напишет эти строки, находясь на рубеже эпох в своей политической карьере: позади — четверть века министерских должностей, включая пятилетний период в Министерстве финансов, впереди — десять «пустынных» лет забвения и звездный час Второй мировой. Но это все будет в XX веке, а в XIX столетии двадцатилетний лейтенант Черчилль готовил себя к завоеванию мира. И на это у него были все основания.

В то время жизнь в британской армии имела определенную цикличность. Семимесячный летний период, наполненный тренировками и различного рода маневрами, чередовался с пятимесячным периодом отдыха. Зная, что на будущий год 4-й гусарский полк переедет в Индию, а там про военную славу придется забыть и вовсе, Черчилль принялся искать место для применения своей безграничной энергии. Его выбор остановился на Кубе, раздираемой партизанской войной между кубинскими повстанцами и испанскими колонизаторами.

Отлично понимая, чем могла обернуться подобная жажда приключений, леди Рандольф смотрела куда менее оптимистично на излишнюю активность своего сына. Однажды Уинстон ей самоуверенно скажет:

— Я решил ехать!

Она строгим голосом ему ответит:

— Вместо «я решил» гораздо благоразумнее было бы сначала посоветоваться со мной. Хотя, возможно, со временем опыт научит тебя такту, одной из важнейших составляющих в нашей жизни. [111]

Последнее, похоже, меньше всего волновало двадцатилетнего Черчилля. Впереди его ждал Новый Свет.

По пути на Кубу Уинстон посетит США. Делясь своими впечатлениями с братом, он скажет:

— Джек, Америка — великая страна, где практичность ставится во главу угла, заменяя американцам романтику и внешнюю привлекательность. Они больше напоминают огромного здоровяка, презирающего твои сокровенные чувства, возраст и традиции, но при этом с таким непосредственным добродушием решающего свои дела, что им могут позавидовать более старые нации. [112]

Пройдет пять лет, и Уинстон, избранный к тому времени в палату общин, снова поедет в США с лекционным туром. Представлять его перед американской аудиторией будет не кто иной, как Марк Твен. В своей приветственной речи он произнесет:

— Уинстон Черчилль — американец по матери и англичанин по отцу. Разумеется, такое сочетание не могло не произвести на свет удивительного человека. И если до недавнего времени наши страны, совместно участвующие в войнах, были родственны в грехе, то теперь мы объединились и в добродетели. [113]

Несмотря на разницу в возрасте и мировоззрении, у Черчилля сложатся хорошие отношения с американским классиком. Твен подарит своему новому другу 25-томное собрание сочинений, подписав на каждом томе: «Быть добродетельным — благородно. Учить же других быть добродетельными — еще благороднее и гораздо менее хлопотно». [114]

В отличие от США, которые произвели на молодого гусара огромное впечатление, Остров свободы оставил его равнодушным. Черчилль грезил о масштабных сражениях, кубинцы же о партизанской войне. В течение нескольких дней Уинстон в составе мобильного отряда под командованием генерала Вальдеза бесцельно бродил по местным лесам, ища повстанцев. 30 ноября 1895 года, в день, когда Уинстону исполнился 21 год, их корпус попал в засаду. В ходе перестрелки одна из пуль попала в стоящую рядом с Черчиллем лошадь. Остановив свой взгляд на убитом животном, Уинстон подумал: «А ведь пуле не хватило всего лишь трех десятков сантиметров, чтобы долететь до моей головы». [115] Война оказалась гораздо серьезнее, чем предполагал молодой выпускник Сэндхерста.

Отбившись от партизан, отряд Вальдеза продолжил свой путь. Ночью на них снова нападут кубинцы. Проснувшись от выстрелов, Уинстон с удивлением обнаружит, что одна из пуль застряла в его шляпе, прикрывавшей лицо во время сна. Снова чудом избежав гибели, Черчилль подумает, что для большей безопасности нужно вылезти из гамака и продолжить сон на земле. Заметив же, что между ним и линией огня спит очень толстый офицер, полностью закрывавший его от пуль, он решит не совершать лишних телодвижений и останется мирно лежать на своем прежнем месте. На следующий день корпус, к которому был приписан Черчилль, присоединится к основным силам, фактически ознаменовав конец приключений. [116]

Уже во время своей первой кампании Уинстон проявит чудеса самообладания, отмеченные как его сослуживцами, так и официальными властями — за проявленную храбрость ему будет пожалована почетная испанская награда Cruz Rosa — Красный крест. Подобное поведение станет весьма характерным для Черчилля. И совершенно не важно, будет ли идти речь о сражениях на северо-западной границе в Индии или в раскаленных песках Омдурмана, в окопах Первой мировой или в кожаном кресле премьер-министра во время Битвы за Англию, — его бесстрашие всегда останется неизменным.

Для большинства подобная смелость казалась врожденной, однако это было не так. Уинстон никогда не был суперменом. Однажды, когда его в детстве забросали мячами из-под крикета, он в страхе убежал от своих обидчиков, спрятавшись за огромным деревом. Воспоминание о данном эпизоде будет тяготить Черчилля в течение многих лет. Он решит больше никогда не давать себе слабину, каждый раз побеждая собственный страх. Об этом очень точно написал Ф. М. Достоевский в своем гениальном романе «Бесы»: «Я, пожалуй, сравнил бы его с иными прошедшими господами, о которых уцелели теперь в нашем обществе некоторые легендарные воспоминания. Сомнения нет, что эти легендарные господа способны были ощущать — и даже, может быть, в сильной степени — чувство страха, иначе были бы гораздо спокойнее и ощущение опасности не обратили бы в потребность своей природы. Но побеждать в себе трусость — вот что, разумеется, их прельщало. Беспрерывное упоение победой и сознание, что нет над тобой победителя, — вот что их увлекало». [117]

В течение многих лет хорошо знавший Уинстона Брендан Брекен признавался:

— Он так безукоризненно управлял своим страхом, что многие верили в его бесстрашие. На самом деле он всегда был полон сомнений и фобий. Но, в отличие от других, он умел их контролировать. [118]