— И где же это? — спросил я как можно спокойнее. — Куда вы пойдете за мороженым?

Я смотрел на медлительного мальчика так, как любой отец смотрит на мальчишек, собирающихся с их дочерьми за мороженым. Если хоть пальцем ее тронешь, убью. С другой стороны, внутренний голос нашептывает, что нужно смириться. Настал переломный момент, когда защитник-отец должен отступить ради существования вида. Тоже биология.

— Это недалеко, — сказала Юдит. — Надо пересечь оживленную улицу, но там есть светофор.

Я посмотрел на нее. Хотел было сказать: «Моей дочке тринадцать, и она уже ездит в школу без провожатых», — но вовремя прикусил язык. Сделал вид, будто размышляю. Пойду ли на уступки. Славный, заботливый отец. А в первую очередь веселый.

— О’кей, — сказал я, обращаясь к мальчику. — Приведешь ее обратно в целости и сохранности?

Засим мы снова остались вдвоем, Юдит и я. Но та минута вправду канула в прошлое. Будет ошибкой возобновлять разговор о постерах с тюленями и книгах про лошадей. О девичьих комнатах. Как мужчина я мгновенно потерплю крах. Видно, других тем для разговора у него нет, подумает женщина и сочинит предлог, чтобы уйти: «Схожу-ка я на кухню, гляну, готов ли пирог».

Я смотрел на Юдит. Вернее, удерживал ее взгляд. Я заметил, как она посмотрела на мою дочь. Взглядом старым как мир. Хорошая партия, говорили ее глаза. Хорошая партия для моего сына. Теперь мы смотрели друг на друга. Я еще подыскивал нужные слова, но глазами уже сказал все. Юдит незачем ревновать и злиться на меня. Сын у нее тоже удачный. И тоже хорошая партия. Спокойно отпустив с ним Юлию, я лишь подтвердил то, что каждый мог видеть своими глазами. Девяносто процентов женщин считают женатого мужчину более привлекательным, чем неженатого, заявлял Аарон Херцл, мой преподаватель медицинской биологии, еще тогда, годы назад. Мужчину, у которого уже кто-то есть. Женатый мужчина, предпочтительно с детьми, уже доказал свои способности. Доказал, что он может. А одинокий холостяк похож на дом, который слишком долго пустует. Что-то с этим домом не в порядке, думает женщина. И через полгода он пустует по-прежнему.

Вот так Юдит смотрела сейчас на меня. Как на женатого мужчину. И сообщение было понятно. У нас удачные дети. Независимо друг от друга мы укрепили вид удачными детьми, которые пользуются спросом. Наши дети не станут похожи на пустующие дома.

— У него уже есть подружка? — спросил я.

Юдит вдруг залилась краской. Не зарделась, нет, но заметно порозовела.

— У Алекса? Нет.

Она словно бы хотела добавить что-то еще, но вовремя осеклась. Мы смотрели друг на друга. И думали об одном и том же.

Когда Юлия и Лиза были маленькие, мы иногда проводили отпуск в палаточных лагерях. Но теперь уже нет. Просто до нашего знакомства Каролина часто ездила в палаточные лагеря. А я не хотел ее разочаровывать. Если твоя жена любит оперу или балет, ты ходишь с ней в оперу и на балет, вот и все. Каролине нравилось ночевать в палатке. Оттого и я пытался спать в палатке. Но большей частью лежал без сна. Заснуть мне мешала не только мысль, что я нахожусь на улице — без защиты, отделенный от мира лишь куском ткани, — не только поэтому я лежал с открытыми глазами и смотрел в темноту. И не дождь, стучащий по брезенту, не гром, прямо-таки оглушительно гремевший в ушах, не воздух, как в раздевалке, когда просыпаешься слишком поздно и солнце за несколько часов успевает нажарить палатку. Нет-нет, заснуть мне мешало не это. Все дело в других людях — в человечестве, теснившемся за тонкой брезентовой стенкой. Я лежал без сна и слушал. Слушал звуки, которые от других людей слышать не хочется. Причиной бессонницы была не сама палатка, но место, где она стояла среди других палаток, — лагерь, кемпинг.

Однажды утром я сорвался. Сидел возле нашей палатки в раскладном шезлонге, вытянув ноги на траве. Юлия на трехколесном велосипедике каталась по дорожке до туалета и обратно. Лиза в нескольких метрах от меня играла в своем переносном манеже, под сенью тенистого каштана.

— Папа, папа! — крикнула Юлия и помахала мне ручкой. Я помахал в ответ. Каролина ушла в магазин за свежим молоком — во вчерашнее нынче утром угодили две здоровенные мухи.

По дорожке бежал мужчина. В коротких красных штанах. Не в обычных шортах или бермудах, эта модель оставляла его белые ноги открытыми чуть не до паха. Бежал он в сандалиях с деревянными подметками, которые при каждом шаге с явным удовольствием хлопали по его несомненно тоже очень белым подошвам. В правой руке он нес рулон туалетной бумаги, выставляя его на всеобщее обозрение.

У меня возникло некое ощущение, и только. Гадкое ощущение. Мне показалось омерзительным, что этот человек пробежал всего в нескольких шагах от моей дочки и ее велосипедика. Я видел, как Юлия перестала нажимать на педали и оглянулась на него. От этого все сделалось еще омерзительнее. От одной мысли, что глаза моей едва трехлетней дочки смотрели на это слишком белое и неприкрытое человеческое тело. Какая грязь, так я подумал и другого слова не нахожу. Этот человек пачкал взгляд своими голыми ногами, деревянными сандалиями и мерзкими белыми ступнями. Пачкал взгляд ребенка.

Я еще точно не знал, что буду делать, когда с некоторым трудом выбрался из шезлонга и пошел к туалету.

— Не уходи с дорожки, детка, — мимоходом сказал я Юлии. Еще раз глянул на Лизу в манеже и вошел в туалет.

То, что искал, я нашел быстро. По звукам. Дверцы туалетных кабинок снизу не доходили до пола. И сверху кабинки тоже сообщались между собой. Потолок отсутствовал. Стоя на унитазе, можно заглянуть в соседнюю кабинку. Я присел на корточки, потом стал на коленки. Короткие красные штаны мужчина спустил до щиколоток. Я видел ступни в деревянных сандалиях, видел непропорционально крупные белые пальцы ног. Ноготь на одном из пальцев пожелтел, как рука у заядлого курильщика. Никотиновый цвет. Я шумно перевел дух. Здесь требовалось лечение, я знал, причем срочно. С другой стороны, порой лечение оказывалось бесполезно. Человек, мало-мальски уважающий окружающих, постарался бы избавить их от подобного зрелища. Только хам, грязный хам, которому начхать на окружающих, выставлял свои заразные ступни на всеобщее обозрение. Вдобавок, привлекая к ним внимание стуком сандалий, он полностью лишал себя права на снисхождение — на обезболивание при срочном вмешательстве.

Я так и стоял на коленях перед кабинкой. И смотрел уже как врач. Прикидывал, что надо делать. Удалить такие ногти несложно, я знал, они отделялись сразу, как только сумеешь что-нибудь под них подсунуть — пинцет, ватную палочку, деревянную щепочку от мороженого, а дальше все просто, особых усилий и тех не требуется. Я смотрел на палец и на приговоренный к смерти ноготь. Дольше сдерживаться невозможно. Я подумал о молотке. Не о том, каким мы с Каролиной забивали в землю колышки для палатки. Этот молоток слабоват. Уступчив. Округлый резиновый молоток, которым большого ущерба не причинишь. Нет, тут нужен настоящий молоток. Железный, который одним прицельным ударом размозжит хрупкий ноготь. Раздробит его на мелкие кусочки. Ткань под ногтем нежная. Кровь хлынет ручьем. Осколки ногтя разлетятся во все стороны, в стены, в дверцу туалета, как зубной камень под сверлом дантиста. Глаза у меня заволокло пеленой. Часто говорят о красной пелене, но моя была серой: серой, как стена дождя или вдруг наползший туман. Я мог схватить этого мужика за щиколотки и выволочь из кабинки через щель под дверью. Но молотка-то у меня нет.