От открывавшихся перспектив у Джироламо даже голова шла кругом, что ни говори, женитьба на Катарине Сфорца была очень удачным делом, жена принесла не только дикую страсть в постели и хорошее приданое, но и возможность влиять на ее отца герцога Милана. И на его жену Бону Савойскую. Пока это удавалось.

Покупка Имолы решала несколько вопросов – приносила Риарио важный город, сильно опустошала и без того тощавший кошелек Медичи и создавала трещину между Флоренцией и Миланом.

То, как чуть смутился Торнабуони, подсказало Джироламо Риарио, что вопрос попал в цель. А это означало, что с покупкой Имолы следует поторопиться, чтобы Медичи не опередил.

А тут Франческо Пацци – бочком, с предложением дать сорок тысяч, и проценты хорошие. Пацци тоже флорентийские банкиры и главные соперники Медичи, может, это выход?

«Occasio receptus difficiles habet (удачный случай может не вернуться)», – решил Риарио и взял кредит у Пацци.

Началось…

Еще в январе из-за крайней невоздержанности во всем от венерической болезни умер самый любимый племянник папы Сикста Пьетро Риарио. Но оставались два других – кардинал Джулиано делла Ровере (будущий заклятый враг Борджиа и будущий папа Юлий II), более воин, чем священник, и Джулиано Риарио, вовсе не помышлявший о кардинальской шапке.

У Риарио теперь были Форли и Имола, а делла Ровере решил взять себе Умбрию. Делла Ровере не его полоумный кузен Пьеро, он не дарил своим любовницам золотые ночные горшки и не выбрасывал в окна золотую и серебряную посуду после роскошных пиров. Делла Ровере воевал и тем был очень опасен.

Центр Умбрии Перуджа всегда была под Флоренцией, к тому же позволить папским племянникам, неважно, глупым или умным, окружить свои земли Лоренцо не мог. Он сделал решительный шаг, отбросив маску миротворца, нанятая Флоренцией шеститысячная армия выдвинулась в сторону Перуджи. Сражаться не пришлось, все закончилось почетным миром, но отношения с папой были испорчены окончательно.

Осенью Лоренцо спешно заключил союз с Миланом и Венецией, в ответ папа сделал своими банкирами Пацци и поставил архиепископом Пизы человека Пацци Франческо Сальвиати. Сальвиати давние недруги Медичи, они так и не простили своего изгнания по воле Козимо Медичи (после его собственного возвращения из ссылки). А Пиза и вовсе беспокойная вассальная соседка, всегда готовая переметнуться к противникам Флоренции. У Лоренцо в Пизе дворец, в окрестностях несколько поместий, там хорошие охотничьи угодья, и возможность видеть архиепископа Сальвиати на службе в соборе по праздникам его не радовала.

Но и это оказалось не все.

Беда не приходит одна, когда посол Флоренции в Милане передал Великолепному внутри своего послания письмо Боны Савойской супруги Галеаццо Сфорца, Лоренцо понял, что там неприятности. Что случилось в Милане, ведь Бона никогда не писала тайно, не было необходимости. Во Флоренцию доходили слухи, что герцог миланский проявляет жестокость, неужели это правда?

Лоренцо едва дождался возможности уединиться в кабинете и вскрыть письмо герцогини Миланской.

Герцогиня действительно сообщала неприятные новости.

В дверь постучала и осторожно приоткрыла ее донна Лукреция:

– Лоренцо, ты занят?

– Входи, мама.

Она вошла, плотно прикрыв дверь за собой, подошла к столу, осторожно поинтересовалась:

– Луиджи сказал, что Галеаццо Сфорца сходит с ума. Это правда?

Лоренцо нахмурился:

– Кому еще сказал Луиджи?

Плохо, если во Флоренции распространятся слухи о миланском герцоге, союз с которым заключен не так давно.

– Только мне. Он понимает, что это опасно. Так это правда?

Вместо ответа Лоренцо протянул матери письмо Боны Савойской. С каждым мгновением лицо матери становилось все более хмурым. У Флоренции ненадежные союзники – неверная Светлейшая республика Венеция, всегда готовая оказаться в стороне, и Милан, где правит полубезумный герцог… Но мать добавила еще:

– Италию охватывает безумие. На юге неаполитанский король Ферранте с его мумиями, на севере Галеаццо Сфорца, а в центре папа Сикст со своими племянниками.

– И не знаешь, кто хуже, – согласился Лоренцо.

Наблюдая, как искажает лицо сына гримаса боли при попытке подняться с кресла, донна Лукреция участливо поинтересовалась:

– Болят?

Тот кивнул. Только перед матерью Лоренцо не скрывал своих мучений, только она знала, каких усилий стоит улыбаться, пряча от всех сильную боль, как трудно дается каждое движение. И только Лукреция догадывалась, как боится ее Великолепный сын оказаться столь же беспомощным, каким был в конце жизни отец.

– Тебе стоит поехать на серные источники. Говорят, помогает.

Лоренцо грустно усмехнулся:

– Я буду пахнуть серой? Этот запах въедается в кожу и волосы навсегда.

– Ты все равно не чувствуешь запах, – неосторожно напомнила мать и поспешила исправить оплошность, – как и я. Потому я не знаю, как пахнет сера, дорогой.

– Говорят, дьявольски. Представляешь Великолепного, появившегося на празднике в облаке серной вони? Не боишься, что папа Сикст сочтет это поводом для отлучения, если не вообще сожжения?

– Перестань! – Лукреция даже перекрестилась. – Отправляйся на источники, пока еще хоть что-то может помочь.

И снова получилось неладно.

Лоренцо взял ее руки в свои, на мгновение замер, готовый просто уткнуться в ладони, прижаться, чтобы тонкие длинные пальцы нежно перебирали волосы, гладили по голове, успокаивая и всегдашнюю боль, и душу, как это могут только материнские руки, материнское сердце.

– Сколько мне осталось, мама? Не до смерти, а до той минуты, когда я не смогу двигаться?

Лукреция ответила честно:

– Не знаю. Тем более цени каждый день.

– Я ценю…

– И отправляйся к источникам в Морбе. Хочешь, я с тобой? Говорят, там и для меня водица найдется. Скажешь, что везешь меня…