Двойник, замолчав, притворил дверки шкафа. Я же, полюбовавшись еще немного, отправился на поиски кухни.

Мне повезло дважды. Во-первых, кухню я нашел там, где и ожидал, а во-вторых, в ней оказался работающий синтезатор продуктов.

— Шестибаночная упаковка любого пива, производитель которого заплатит за рекламу в книге, — сказал я. Похоже, сознание у меня вновь помутилось, поскольку я представления не имел, что за чушь сейчас сморозил.

Синтезатор, тем не менее, отнесся ко мне с пониманием. Несколько секунд погудел, после чего поднял створку, и на транспортерной ленте показалась упаковка пива «***».

— О, — сказал я, — «***» — мое любимое! Еще, пожалуйста, пару пакетов чипсов «XXХ».

Синтезатор выполнил и этот заказ. Оставив пиво и чипсы на металлическом столе, я подошел к двери слева. За ней оказалось нечто вроде подсобки, где переодевались стюардессы. Я окинул взглядом ветхую форму, продавленный диван и загрустил. Потом увидел привинченную к стене пробковую доску. К ней приколот единственный белый квадратик. Подойдя ближе, я прочитал выцветшую надпись:

«Пивной процессор в синтезаторе накрылся, делает только «***». Долг в тумбочке. Инна».

Я коснулся бумажки, и она осыпалась прахом, будто только и ждала, когда ее прочитают.

В тумбочке лежали две коробочки: одна с презервативами, другая — с канцелярскими кнопками. Я долго думал, что из этого долг, а что — предмет обихода. Вспоминал все, что мне было известно о стюардессах, но так ничего и не понял. Забрал и то, и то.

* * *

— Трибунал проспишь! — крикнул я, бросив на колени Веронике банку пива.

Вероника меня удивила — банку поймала, кажется, еще до того как открыла глаза. Глаза распахнулись одновременно со ртом, который выдал:

— Что, очухался, выродок?

— Да, доктор, — сказал я, открыв свою банку. — Зашел попросить еще немного ваших распрекрасных пилюлек. Три с половиной часа я не знал, что такое боль, а теперь опять.

Она поглядела на табло с часами.

— Откуда ты…

— Это моя суперспособность.

Вероника переложила автомат, открыла банку и отхлебнула пива.

— Вот есть же в тебе что-то хорошее, Николас Риверос. Но почему большую часть времени ты — куча дерьма?

— Потому что свали отсюда, вот почему.

Она так широко распахнула глаза, что напомнила мне японскую школьницу из трогательного мультика.

— Ты. Сейчас. Что-то сказал?

— Да. Велел тебе поднять задницу с кресла первого пилота и перенести ее в кресло второго пилота. И скажи спасибо, что я вообще разрешаю тебе остаться в кабине. Тут не место тем, кто не отличает тангаж от турбулентности.

Вероника отвернулась от меня, посмотрела вперед, будто спрашивая совета у кого-то по ту сторону стекла. Там только тьма и редкие снежинки.

Откашлявшись, Вероника поднялась и шагнула ко второму сиденью. Я ждал, затаив дыхание…

— Твою мать! — взвизгнула Вероника, подпрыгнув. Я отпустил нитку, которую незаметно держал до сих пор…

— Ну, теперь более-менее в расчете, — сказал я, с удовольствием устраиваясь в теплом кресле.

Автомат упал, едва початая банка пива — тоже. Вероника стояла, разведя руки в стороны. Смотрела то на кресло с рассыпанными по нему канцелярскими кнопками, то на себя, насквозь мокрую. Я тоже с удовольствием созерцал ее маечку, чувственно облепившую грудь.

Вероника медленно сняла с головы латексные ошметки.

— Ты что, — с каким-то благоговейным придыханием спросила она, — сбросил мне на голову гондон с водой?

— Я за безопасный секс. Исключаю саму его возможность. Или презервативы работают как-то иначе?

Она все стояла и стояла, будто не веря, что с ней могло произойти подобное. А я все смотрел и смотрел на нее, ждал и гадал, заплачет или разорется? Вероника оставила меня в дураках: она засмеялась. Медленно подняла к лицу руки, словно пряталась от всего мира, и сначала беззвучно задрожала, потом сквозь пальцы прорвалось хихиканье, и вот уже настоящий смех, звонкий и заливистый переполняет этот металлический гроб, застрявший в ледяной пустыне.

Я с разочарованным видом отхлебнул из банки и, пристроив ее на подлокотнике, открыл пакет с чипсами, положил его между двумя сидениями.

Вероника, даже хохоча, то и дело косилась в сторону темного салона, где беззаботно дрых Джеронимо. А мне вдруг захотелось к ней присоединиться, потому что именно в этот миг пришло осознание: они живы. Оба моих пассажира пережили крушение, хотя даже пристегнуты не были. Я отсалютовал банкой довольному призраку отца, на миг промелькнувшему в темном окне.

— Вот сволочь! — всхлипнула Вероника, одной рукой вытирая слезы, а другой выдергивая кнопки из… из…

— Могу, если хочешь, смазать ранки йодом, — предложил я, внимательно следя за ее манипуляциями.

В ответ Вероника бросила в меня пригоршню кнопок. Пришлось зажмуриться и отвернуться, а когда я вновь посмотрел на второе сиденье, Вероника уже развалилась в нем, положив ноги на приборную панель, и открывала вторую банку.

— Так ты что, не будешь меня бить? — поинтересовался я.

Вероника, наклонившись, пошарила по полу и подняла автомат. С оружием в руках она явно чувствовала себя раскованней.

— Заткнись и пей пиво. Заслужил.

Заслужил? Я содрогнулся. Можно подумать, это она сюда упаковку притащила! Но, оставив обидки, я задал такой вопрос:

— Чем же? Что растопило твое сердце — острая боль в заднице, мокрая майка или лопнувший презерватив?

Вероника молча передернула затвор. Я посмотрел на оружие.

— Это — автомат Калашникова?

Таким презрением меня еще никогда не обдавали.

— А это от тебя «Шанелью номер пять» несет, или ты просто обделался?

Я подумал, отпив еще немного несравненного «***».

— А что менее позорно?

Почему-то Вероника смутилась, отвела взгляд.

— Ну… Обделаться, конечно, каждый может. Но я ведь просто…

— Ты забыла, — решил я ее выручить. — Я — куча дерьма, вот и воняю.

Теперь она придумала разозлиться, что, вкупе с румянцем, выглядело до странности забавно.

— Черт тебя побери, Ник, ты что, понравиться мне пытаешься?

— Нет, просто интересуюсь, что за автомат.

— АКМ 6П1, - снизошла до объяснения Вероника. — Модель тысяча девятьсот пятьдесят девятого. После того как солнца не стало, говорят, пробовали разное, но в итоге побеждали те, у кого были вот такие игрушки. Им никакой мороз не страшен, если со смазкой не переусердствовать. Безотказная вещь.

— Шесть, — сказал я.