Отдельная проблема, даже целый пласт проблем, с широко известным благословением на битву Сергия Радонежского и участием в подготовке к ней митрополита Киприана. Роль Сергия тоже меняется по мере формирования окончательной версии «Сказания о Мамаевом побоище». Вообще не упомянутый в «Задонщине», в Летописной повести он посылает грамоту со своим благословением вдогонку московскому войску, а в «Сказании» уже лично благословляет Дмитрия на ратный подвиг и даже отдает ему двух своих монахов. Здесь тоже наглядно проступает процесс формирования мифа, как и в случае с митрополитом Киприаном. С учетом того, что пребывание Киприана осенью 1380 года в Москве весьма спорно, а на Сергия московский князь имел большой зуб, скорее всего оба церковных иерарха были приобщены московскими летописцами к делу задним числом, с одной стороны в обоснование благоверности Дмитрия Донского, а с другой — во славу Православной церкви.

В общем, как-то получается, что от некогда огромного и блистающего священной белизной, а ныне окончательно растаявшего монолита айсберга «Руси защитник» остается одно мокрое место. Зато это мокрое место радикально снимает все вопросы, оказавшиеся не по зубам сценарию «Руси защитник». Не был, не ходил, не участвовал. На нет и суда нет. Даже не решаемая другими сценариями проблема прозвания Дмитрия Донским тут решается в новой плоскости восприятия. Современники Дмитрия Ивановича даже не подозревали, что великий князь Московский и Владимирский был еще и Донским. Но после того как монах Кирилло-Белозерского монастыря Евфросин, известный своим «творческим» переписыванием летописей, поименовал Куликовскую битву «Задонщиной», последующим летописцам-соавторам Куликовского мифа прозвать Донским ее главное действующее лицо, что называется, сам Бог велел. Но додумались до этого, судя по всему, только в XVI веке.

Большинство из нас, простых смертных, по простоте душевной полагают, что в далеком нашем прошлом все было и происходило именно так или хотя бы в основном так, как изложено в учебниках истории. На самом деле это, мягко говоря, не совсем так, а зачастую и вовсе не так.

Что было, то было. Но история — это не то, что было и как было, а наше представление о том, что и как было. Или иногда вообще наша фантазия о том, что вроде бы было, а на деле вовсе и не было или было вовсе не так. Эти представления и выдумки формируются учебниками в школе и художественной литературой после школы или вместо школы. Лишь немногие, профессионально занявшиеся историей, добираются до специальной литературы. Но даже из них не все утруждают себя копанием в первоисточниках. Их можно понять. Читать, например, наши летописи — занятие донельзя занудное и, как правило, малоинформативное. А чтобы ознакомиться со старинными подлинниками из Халифата или Поднебесной, вообще надо сначала выучить древние арабский и китайский языки. Зато те немногие упорные и преданные, кто сумел заставить себя выучить, посидеть и проштудировать, стали некими монополистами в праве на их интерпретацию и, тем самым, создание своей оригинальной истории, чтобы потом вольно или невольно навязать ее читателям в своих ученых трудах. Таких упорных действительно немного. Известных российских «первоисториков» можно пересчитать по пальцам одной руки: В. Татищев, Н. Карамзин, Н. Костомаров, С. Соловьев, В. Ключевский. В крайнем случае можно задействовать вторую руку, тогда пальцев точно хватит. Именно труды этой пятерки-десятки читают профессионалы, ленящиеся копаться в первоисточниках, но пишущие популярные учебники истории и исторические статьи энциклопедий. Что же, таким образом, мы имеем на самом деле?

Пусть некий монах-летописец внес в свою летопись текст, описывающий какое-то событие. Безвылазно живя в своей келье, он не был его очевидцем. Запись, как правило, делалась понаслышке, пройдя через третьи-пятые руки, обычно спустя многие месяцы, а то и годы после события. В результате в летописи появился некоторый оригинальный текст {Л}, отразивший восприятие и понимание описываемого события летописцем. Таким образом, уже текст {Л} — это личная интерпретация некого летописца где-то когда-то произошедшего события с учетом как неполного знания, так и его монашеского статуса, а нередко и личных симпатий и антипатий. Веками множество монахов-переписчиков копировали текст {Л}, внося свое понимание (или непонимание!) переписываемого, давая ему свою интерпретацию, свойственную их времени и нравам, и просто делая ошибки, в результате чего через века до нас дошли уже другие тексты в несколько различающихся копиях {К1}.. {KN}. Далее один из текстов {К} попался на глаза какому-нибудь неленивому ученому-историку, имевшему терпение поломать голову и умение расшифровывать написанные архаичным корявым языком и плохо сохранившиеся письмена. Этот неленивый ученый что-то понял, что-то непонятое додумал сам, все вместе переосмыслил по-своему, после чего вписал в свою «Историю» уже некий текст {И} своим языком и со своим пониманием и своей трактовкой в собственном контексте описываемого. Если текстов {К} и их исследователей было более одного, то соответственно появилось несколько авторских изложений, несколько разных интерпретаций {И1}…{ИМ}. Затем наступила очередь составителя учебника. Он прочел и сравнил эти несколько разнящиеся интерпретации {И1}…{ИМ} и либо выбирал одну наиболее ему лично понравившуюся, либо, что тоже бывает, так как в этом вроде бы и заключается его «научная работа», скомпилировал из них свою собственную интерпретацию, свой текст {У}. А теперь спрашивается: что общего у текста {У} с начальным текстом {Л}? Понятно, что во многих случаях ничего или очень мало, не говоря уже об адекватности текста {У} собственно описанному в нем событию древности.

Предположение касательно изначальных ошибок летописцев, конечно, умозрительно, но, думаю, мало кто усомнится в том, что во времена, когда не только мобильных телефонов, но и обычной почты еще не было, оперативно получать полную и достоверную информацию было невозможно, особенно монастырским затворникам. Достаточно очевидно и то, что вся информация воспринималась и усваивалась монахами через фильтры православия, действующих монастырских уставов и книжных традиций. Поэтому стоит ли удивляться, что есть немало косвенных, зато вполне объективных археологических опровержений многих «событий» наших летописей. Чего стоит хотя бы всем известное летописное «призвание варягов» в 862 году в Новгород, который возник, как показали долгие и тщательные археологические раскопки, только спустя целое столетие после вошедшего во все энциклопедии и учебники «призвания»! Есть и вполне очевидные примеры создания исторических легенд «первоисториками». С одним из них я знакомил читателя в авторском расследовании «Читая «Повесть временных лет»». Речь о так называемом «пути из варяг в греки», выдуманном кем-то из российских первоисториков. В это, может быть, сейчас уже трудно поверить, но нет в наших летописях такого пути! На самом деле в «Повести временных лет» говорится о неком безымянном водном пути вокруг всей Европы, одним из этапов которого, никак не связанным с Днепром и Волховом, был загадочный морской этап «из варяг в греки», контекстно явно привязанный к Черному морю. Кстати, археологически торговый путь по Днепру начинает действовать только в середине X века, тоже на целый век позже первых летописных дат, связанных с Днепром, Киевом и самим «путем из варяг в греки».