– Ну да, – сказал шофер. – Да куда ты смотришь? Не там вовсе. Как говорят гиды: «Стад де Франс» встречает гостей, высадившихся в аэропорту Шарль де Голль, еще в пути, – деловой скороговоркой, удачно копируя интонации профессиональных гидов, сказал таксист с коварной усмешкой. – Стадион виден и из окон электропоезда по линии номер 13, станция Saint-Denis – Porte de Paris, и тем более с шоссе. Трудно не обратить внимания на оригинальную конструкцию, напоминающую летающую тарелку: крыша-диск подвешена на стальных тросах, которые спускаются с восемнадцати мачт. В общем, видишь? – перешел на нормальный тон водила.

– Ну да!

– Ну вот, там и есть Сен-Дени.

Осип почесал в затылке, разглядывая открывшуюся его глазам панораму, и буркнул:

– Да ты, быть может, даже знаешь, коли наш, русский: Степан Семеныч Гарпагин – слыхал такого?

По строгому лицу таксиста внезапно брызнула саркастическя улыбка, при которой на его смуглом лице образовались глубокие морщины, а шея аж повисла складками, словно «жабры» у попсового отечественного певца Витаса. Таксист рассмеялся беззвучным смехом и выговорил:

– И что ж вас к этому другу человечества дернуло-то, гости дорогие?

– А родственник он, – пискляво сказал Ваня Астахов, неожиданно для себя самого обнаружив в своем голосе нотку обиды, – мой. А че «друг человечества-то»?

– Сам поймешь.

– Стало быть, ваш Париж тоже как большая деревня – все друг друга знают, – заключил Осип.

– Вот уж нет! – возразил тот. – Девять миллионов – это тебе деревня, что ли? Просто я тоже живу в Сен-Дени, там много иммигрантов, русских особенно. А в Сен-Дени Степан Семеныч – фигура известная. Кстати, вам удивительно повезло: я могу довезти вас прямо до его дома, я просто знаю, где Гарпагин живет.

– Это чем же он так известен? – язвительно спросила Настя.

– Да хотя бы тем, что, имея черт знает сколько миллионов в банках, причем, что характерно, не в трехлитровых, как у нас в России, а в швейцарских, – при всем при этом он умудряется жить если не как нищий, то, по крайней мере, как сильно стесненный в средствах человек. В одном пиджаке уже несколько лет ходит, не снимая. Зубы ему жалко вставить. Детей вообще не… а, что о нем говорить? – проскрипел водитель.

– А мы к нему в гости приехали, – разочарованно отозвался Иван Саныч.

– А вот это зря вы. Гостей он не любит. Да и сам в гости не ходит, думает, что все только и думают о том, как бы у него побольше денег выманить или просто ограбить.

– Красно-от ты говоришь для таксиста, – подозрительно сказал Осип. – Это что же такое?

Шофер засмеялся:

– А тут все просто. Я до того, как уехал во Францию, преподавал в университете. Я же доктор наук, профессор бывший.

– Каких ето наук?

– Технических.

– Ух ты! – воскликнул Осип. – Не слабо! Никогда не видел профессора. У нас был один такой – Профессором тож погоняли, да только его на распиловке бревном зашибло. Ядреное бревно-от было… кедровое.

Пока Осип болтал с водителем, Настя и «Жанна Николаевна» во все глаза смотрели в окна. «Париж, надо же – Париж,» – несколько раз повторила Дьякова, очевидно, желая втолковать самой себе, что она в самом деле попала в столицу мира. Н-да… на фоне мокроусовских индустриально-ассенизационных пейзажей контраст был особенно ярок и очевиден.

Машина ехала по дороге, с двух сторон обсаженной зеленеющими деревьями. Справа был разбит большой сквер с высоченными ажурными фонарями, а слева уже выплывала громада знаменитого собора Сен-Дени. От собора ехали недолго: машина свернула в переулок, который почему-то напомнил Осипу его собственную деревню, только со сплошь новыми двухэтажными домами и с роскошными палисадниками, в которых и возле которых ходило бессчетное количество собак с хозяевами и без оных.

Таксист остановил машину возле забора, возле которого густо разрослись яблони, вишни и особенно виноград. За почти непроницаемой зеленой стеной слабо угадывались контуры небольшого дома в глубине сада; дом сиротливо уткнул в голубое небо две ветхие башенки, в свое время, верно, неказисто скопированные с башни собора Сен-Дени. Разумеется, в пропорции один к черт знает сколько.

– Пожалуйста, – сказал шофер своим характерным скрипучим голосом. – Он живет вот здесь. Кстати, вам, кажется, скучно не будет: там какой-то шум. Наверно, опять у Семеныча денег просят, – добавил он на прощание, глядя, как Осип выгружает свой и Настин багаж. – Если что, то я живу на соседней улице, такой дом с желтым забором. Возле старой часовни.

И уехал.

* * *

– Мерзавец! Ска-а-атина!! А-а-а… бива-ют!!

Вопли летели из глубины сада один за другим.

– Уу-у-у!!

– Тэк-с, – поежившись, произнес Иван Саныч, – мы, кажется, из огня да в полымя. От одной драки уехали, к другой приехали.

– Но орут-от, кажись, по-нашенски, – бодро выговорил Осип.

– Вот это мне и не нравится!

– Вот что, – сказал Моржов, снимая очки и убирая их во внутренний карман пиджака, – ты, Настюха, покеда посиди на чумоданах, а мы с Санычем, то бишь ентой… Жабой Николавной наведаем родственничка. А то хто-то орет, как будто его, как хряка, режут. Ну-ка, Саныч!

Иван Александрович боязливо поежился, но, поймав на себе насмешливый взгляд Насти, присевшей на чемодан Моржова, выругался про себя и последовал за Осипом, чья широкая спина уже мелькала меж зеленых парижских насаждений.

Глазам гостей из России предстала следующая сцена, которую по всем характеристикам следует отнести к числу батальных.

На капоте машины лицом вниз лежал взлохмаченный мужчина, его держал за шею и за руки, заведенные за спину, волосатый здоровяк с раскормленной мордой повара-дзюдоиста и замысловатой татуировкой на руке, – а мускулистый негр с растрепанными дредлоками методично колотил бейсбольной битой по заднице незавидно загнутого к машине господина, что-то непрестанно бормоча на диком наречии, которое Осип, при всей его нелюбви к французскому языку, таковым все-таки признать не мог.

Негр, по всей видимости, бил не со всей силы, а скорее профилактически, играючи, но лохматый мужик верещал так, словно к нему применяли изощренную новорусскую пытку утюгом или паяльником. Кстати, тоже часто апробируемую на филейных частях тела.

Чуть в стороне на земле лежал еще один мужик, лысый, в засаленной и протертой на локтях джинсовой куртке, и отчаянно дергался, напоминая червяка на крючке. На его груди покоилась здоровенная ножища в прихотливой туфле с прорезями и кусочками замши по бокам. Нога и туфля принадлежали еще одному амбалу с длинными же волосами, стянутыми на затылке в косичку.

– Хороша страна Хы-ранция!.. – изумленно выдохнул Осип Моржов, прикладывая руку к плохо выбритой щеке. – Ну и пикничок по-парижски, ничаво себе. А, Саныч? – повернулся он к Астахову, прятавшему лицо в подоле своего маскировочного платья.