И когда я протестую, она говорит:

(Впрочем, речь не о тебе, а о тех, кого это касается. Это правда - и я убедилась в этом на опыте - что самые великие человеческие умы находятся среди осужденных душ. Причина этого в том, что как только они начинают понимать, что происходит вокруг, они твердо убеждаются, что смогут усовершенствовать свой мир с помощью действующих законов и на этот раз развитие пойдет во всех направлениях, а не только тех, которые требуются правящей власти. К тому же их, должно быть, сотворили с двойным мышлением, и эта двойственность порой приводит к тому, что, как ты видела, у них вырастает по две головы. И это правда, я не отрицаю, что испытываю нечто вроде любви к умному человеку, ведущему постоянную борьбу с самим собой.)

Ветер внезапно прекращается. Слезы, вызванные им, перестают течь из глаз. И я вижу под сияющим солнцем буйство красок, изобилие цветов и растений, вдыхаю теплый и благоухающий воздух. Манастабаль, моя проводница, остается неподвижной в нескольких шагах от меня, в том состоянии довольства, которое я видела у нее только в раю. В самом деле, она совсем не такая (или не такой мне представляется) в барах и кафе чистилища или в проклятых местах преисподней. Я спрашиваю ее, скоро ли можно будет покинуть ад и выйти на дорогу с другой стороны чистилища, чтобы раз и навсегда достичь рая, куда мы в данный момент попали случайно и ненадолго. Манастабаль, моя проводница, отвечает так:

(Сюда, в рай, я попадаю точно так же, как и ты - независимо от своей воли. Поэтому я не могу тебя сюда привести. Это предстоит сделать той, которая ждет тебя среди ангелов. Но это будет еще нескоро.)

На это я говорю:

(Прошу тебя, Манастабаль, моя проводница, расскажи мне все-таки об этом заранее!)

Она отвечает:

(Смотри скорее!)

Я смотрю и вижу, как со стороны солнца появляется она, мой добрый гений, в сопровождении целой когорты серафимов, архангелов и ангелов. Она приближается ко мне с сияющей улыбкой. Однако, не дойдя нескольких шагов, останавливается, и следом за ней - ее свита. Окружающее ее сияние не мешает мне заметить, что, когда она открывает рот, чтобы заговорить со мной, я не слышу ее голоса и не могу разобрать ни единого слова - словно прочное, но невидимое стекло стоит между нею и мной. Кажется, я снова готова от бессилия упасть на землю. Но сейчас я не вижу ни малейшего цветочного кустика - только абсолютно гладкие стебли белых лилий. Если все дело в словах, мне не хватает сказочного «Сезам, откройся!» для того, чтобы разбить стекло. Мне остается лишь мучиться от бессилия. Поэтому мой добрый гений, видя беспорядочные, и, вне всякого сомнения, комические движения, которые я совершаю, пытаясь к ней пробиться, начинает смеяться и наконец хватается за бока от хохота. Лучшее, что я могу сделать, чтобы ответить ей - это обратиться к Манастабаль, моей проводнице, с такими словами:

(Манастабаль, моя проводница, раз уж я не могу говорить с ангелами, я смогла по крайней мере их рассмешить.)

Вместо домов здесь ярмарочные балаганчики, в каждом из которых - тир. Осужденные души выставлены как мишени, голые по пояс. Я вижу их издалека, приближаясь по главной улице вместе с Манастабаль, моей проводницей. В глазах у меня темнеет от гнева и боли, и сперва я различаю лишь их застывшие улыбки и неестественные позы. Вскоре, однако, неровности на их коже, а также родинки и даже прыщи убеждают меня в том, что это не манекены, а живые люди. И когда я наконец решаюсь перевести взгляд с их лиц чуть ниже, глаза мои едва не вылезают из орбит. У несчастных раскрыты грудные клетки и выломаны ребра, а бьющиеся сердца и есть главные цели для стрельбы. Они стоят не шевелясь, слегка согнув в колене одну ногу и опираясь на другую, и лишь едва заметно вздрагивают, когда пуля, стрела или нож вонзаются им в грудь. У некоторых улыбки постепенно сменяются гримасами боли, а многочисленные раны заставляют вспомнить о семи скорбях Богородицы. Тем не менее они держатся на почти прямых ногах, а их руки, даже не пытаясь защитить грудную клетку, бессильно свисают вдоль тела. Держу пари, они в своей любезности доходят до того, что продолжают стоять, согнувшись, но все еще сохраняя подобие улыбки на искаженных страданием лицах, даже после смерти. Прежде чем Манастабаль, моя проводница, успевает остановить меня, я бросаюсь к ближайшему балаганчику. При мне только ружье, и я не могу стрелять без разбору. Поэтому я размахиваю прикладом направо и налево, прокладывая себе путь к тиру. Я перепрыгиваю через стойку, не обращая внимания на окрики Манастабаль, моей проводницы. Но, оказавшись там, я не знаю, что делать. Кажется, осужденные души только и ждали меня, чтобы позволить своим напряженным мускулам расслабиться, потому что они все разом падают мне на руки. Большинство испускают предсмертные хрипы. Когда Манастабаль, моя проводница, наконец пробивается ко мне, я пытаюсь обеими руками поддержать осужденные души, оседающие на пол. Манастабаль, моя проводница, кричит:

(Ты ничего не сможешь сделать для них - видишь, они все мертвы или при смерти. Но ты погубишь нас обеих своим безрассудством!)

И в самом деле, посетители тира, не считая тех, кому я разбила головы прикладом, приходят в бешенство, оставшись без мишеней - они считают, что их обокрали. С помощью подкрепления из соседних тиров они собираются штурмовать стойку, позади которой стоим мы в окружении мертвых и умирающих. Еще ни разу во время нисхождений в ад мы с Манастабаль, моей проводницей, не оказывались в столь опасном положении. Я прошу у нее прощения и готовлюсь к отпору, когда она, чтобы дать нам возможность бегства, швыряет горсть пороха в глаза противникам. Мы скрываемся за толпой осужденных душ - некоторые еще держатся на ногах, другие грудой лежат на полу -и сквозь разрез в брезентовом пологе балаганчика выскальзываем наружу, никем не замеченные. Гораздо позже, когда нас отделяет от ярмарки уже достаточное расстояние, Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Держу пари, не окажись меня там, ты бы набросилась на них, одна против сотни. Ты разве не знаешь, что в некоторых случаях бегство - наилучшая добродетель?)

И когда я спрашиваю ее, часто ли нам еще придется убегать в течение нашего путешествия, она отвечает:

(Ну еще бы - каждый раз, когда ничего другого не останется.)

В самый разгар дня мы идем по городским улицам. Иногда в просветах между высокими строениями виднеется море. Все остальные люди, кажется, следуют к той же цели, что и Манастабаль, моя проводница. Но мне неизвестно, что это за цель, пока она не говорит:

(Приготовься, Виттиг, увидеть главную часть представления - то, что мы видели, было лишь прелюдией.)

При этих словах у меня внутри все сжимается, солнечное сплетение словно завязывается в узел. Я замечаю, что у большинства окружающих головы обмотаны шарфами, концы которых закрывают лица. Другие закутаны в плащи, и на лица опущены капюшоны. Когда мы подходим к мэрии, толпа становится более плотной, и оказывается, что Манастабаль, моя проводница, и я - единственные, у кого лица открыты. Сегодня здесь не видно ни флажков, ни разноцветных лампочек, ни цветочных гирлянд, ни бумажных фонариков, ни конфетти. Ожидание длится недолго, как если бы власти отвели на парад совсем мало времени. Гремят большие и малые барабаны, и вот мы видим, как приближается - держите меня! - то, чего я никогда не видела воочию, хотя и знала, что подобное существует. Осужденные души, у которых отрезаны ноги, идут на перевязанных обрубках впереди процессии, поскольку именно от них зависит ее скорость. У других перерезаны ахиллесовы сухожилия, и они вынуждены ползти. За ними следуют те, у которых ноги, кажется, не повреждены - они идут обычным шагом. Но у них ампутированы пальцы рук, кроме больших и указательных - очевидно, чтобы они оставались пригодными к труду. Манастабаль, моя проводница, щиплет меня, потому что я уже на грани обморока, и моим вылезшим из орбит глазам достаточно лишь небольшого усилия, чтобы упасть на землю. Тем не менее, процессия продолжает двигаться под грохот барабанов и тамтамов. Время от времени воздух разрезает резкий звук трубы. Сейчас мимо проходят те, чьи губы изуродованы вставленными деревянными дисками. Их сменяют осужденные души, чьи шеи вытянуты с помощью примыкающих друг к другу ошейников, от которых они не могут избавиться, не задев позвоночника и спинного мозга. Очевидно, что подобное шествие может двигаться лишь очень медленно. Однако грохот барабанов и тамтамов усиливается, и повелительные голоса из громкоговорителей торопят несчастных. Те, вопреки усилиям, которые они совершают, чтобы не натыкаться на идущих впереди, все же сталкиваются с ними, что приводит к сутолоке. Но большого вреда от этого нет, потому что их не сразу догоняют те, кто идет следом. Они движутся медленно, поддерживая обеими руками печень, свисающую у них из-под ребер, раздутую от непомерного чревоугодия. Время от времени кто-то останавливается, чтобы извергнуть изо рта струю зеленой желчи. У следующих сильно заужены талии с помощью расшитых жемчугом поясов или подобия корсетов, охватывающих тело от пояса до подмышек и сдавливающих ребра и грудную клетку. Эти участницы, кажется, находятся в привилегированном положении, хотя можно заметить, что большинство из них задыхаются, хрипят и падают в обморок. Видя это, я достаю флакон с эфиром, переданный мне моим добрым гением как лекарство для чрезвычайных случаев, и собираюсь бежать к ним на помощь, стряхнув с себя оцепенение, в котором пребываю с начала парада. Но прежде чем я успеваю привести в исполнение свой замысел, Манастабаль, моя проводница, заставляет меня немедленно спрятать драгоценный флакон и указывает мне на ближайших к нам зрителей. По обе стороны шествия тесными рядами стоят фигуры в белых балахонах с капюшонами, полностью закрывающими лица, с прорезями для глаз. Из-под балахонов высовываются стволы автоматов. Когда я встречаюсь с кем-то из этих людей взглядом, никто не отводит глаз, и тщетно я сжимаю висящий у меня на поясе лазерный пистолет Манастабаль, моей проводницы, - я не смогу воспользоваться им из-за большого скопления народа. Я чувствую слабость в ногах и поспешно отступаю назад, чтобы меня не растоптали. Теперь, с некоторого отдаления, я вижу конец процессии. Там движутся фигуры, невероятно раскормленные или, быть может, беременные - они проходят, волоча свои громадные животы, чьи размеры совершенно не соответствуют их телам; особенно разителен этот контраст у маленьких девочек. Дальше, согласно разделению по различным видам уродств, следуют многочисленные ряды тех, кто может пожаловаться лишь на отсутствие клитора; тех, кто вдобавок лишен больших и малых половых губ и всей остальной плоти, закрывающей влагалище, так что на ее месте - лишь несколько грубых стежков, зашивших эти вторые уста, из которых предварительно вырезали губы и язык. Манастабаль, моя проводница, быстро приближается, чтобы поднять меня, потому что я не выдерживаю и падаю на обочину дороги, зарываясь лицом в землю и сосновые иглы. Она сурово произносит: