(Зачем ты меня сюда привела? Они же полутрупы! Мне что, придется осмотреть все покойницкие, какие только есть в этом чертовом бардаке?)

На это она отвечает:

(Да, это покойницкая, ты права. Но посмотри хорошенько - они еще живы.)

В самом деле, они живы. Одна за другой они вздыхают, шевелят руками и ногами, приподнимаются, поправляют волосы, одна из них - отвратительное зрелище! - даже зевает. Да, они двигаются, подают слабые признаки жизни - они, лежавшие, словно обломки тел, сложенные один к другому, как фарфоровые китайские вазы с одним отверстием наверху и двумя - внизу, повернутые лицом вверх или вниз, покрытые ранами, избитые до полусмерти. Глаза у меня вылезают из орбит, их застилает красная, потом желтая пелена, с губ стекает струйка слюны - и если бы Манастабаль, моя проводница, не сжимала с силой мое плечо, я бы рассыпалась на куски. Мне ужасно жаль, что у моего кнута только один ремень. Но я тут же принимаюсь изо всех сил хлестать врагов любви, осыпая их проклятьями:

(Вон отсюда, враги любви, отправляйтесь трясти своими причиндалами куда-нибудь еще и освободите башню от своего присутствия, ибо вы обременяете ее, как ваши причиндалы обременяют вас - и вы не уходите, опасаясь, что вам будет некуда их засовывать, хоть и суете их в любое место, которое кажется вам подходящим - даже в выдвижной ящик стола. Я слышала, как кто-то хвастался этим, как великим подвигом.)

Говоря это, я размахиваю кнутом налево и направо, вперед и назад, кручу им над головой, хлещу их без разбора по спинам и ягодицам. Вскоре я покрываюсь потом, но, несмотря на это, жестокость моя только удваивается, когда враги любви под градом ударов впадают в панику и пытаются убежать - их члены болтаются между ног, яйца подпрыгивают. Я преследую их, не пытающихся сопротивляться, и после того как ударами кнута сгоняю их в стадо, хлещу всех разом, с одного удара задевая многих. Некоторые, получив кнутом по самым уязвимым частям тела, сгибаются пополам и валятся на пол, прижав колени к животу. Я хлещу с таким остервенением, что рассекаю их кожу, обнажая мускулы и даже кости. Моя задача - всего лишь выгнать их из башни любви, говорят они. Если бы я должна была их кастрировать, то мне дали бы не кнут, а мясницкий тесак. Но Сафо не понравилось бы, что я тружусь для ее вящей славы таким образом. Гоня их перед собой ударами кнута и кнутовища, я продолжаю свою обвинительную речь:

(Что есть любовь для вашего осязания? Для вас все сосредоточено в набалдашнике мясной палки, чья основная деятельность - механическое движение поршня. По-вашему, осязать -это втыкаться, вонзаться, проталкиваться, шуровать - все эти жалкие движения вы называете любовью. Что представляет собой она для вашего зрения? Не мгновенно вспыхнувший взгляд, а расслабленно отдыхающий на распростертой плоти, раболепной и неподвижной. О плотских наслаждениях вы знаете всё. То же самое и с вашим слухом - наиболее сильное удовольствие заключается для вас в стонах, жалобах, криках и воплях. Обоняние и вкус у вас утрачены. И тем лучше, потому что над тем, что еще осталось, я, лесбиянка, могу только смеяться.)

Я сопровождаю свои речи размашистыми ударами кнута, обхватывая им члены и подтягивая их к себе, что заставляет их обладателей с воплями бросаться на землю. Мой кнут также обхватывает их за пояс, и конец кожаного ремня при этом ударяет их по непристойно пухлым ягодицам. Все это время Манастабаль, моя проводница, держится на расстоянии. Она стоит неподвижно, скрестив руки на груди и приподняв плечи. Глаза у нее блестят, на губах - легкая улыбка. Меня теперь окружают сваленные грудами тела - одни изуродованы ударами кнута, другие оглушены кнутовищем. Большинство готово просить пощады. Что до спасенных, то половина из них застыла от удивления. Только одна подбадривает меня криками и смехом, глядя на устроенное мною представление. Остальные тупо смотрят на меня, некоторые закрывают лица руками, другие прячутся за мебелью. Но когда наконец я пинками выгоняю врагов любви из башни через дверь, которую Манастабаль, моя проводница, держит открытой, торжественно возвышаясь у порога с лазерным пистолетом в руке - этакий архангел-страж у дверей земного рая - и когда они все оказываются на улице, я слышу у себя за спиной протестующие крики и оскорбления:

(Что это за цирк? Ты что, вообразила себя королевой Викторией? Отправляйся воевать вместе с бойцами Кастро - то-то они посмеются! - или играть в Зорро, это как раз по тебе! Спеши на помощь маленьким детишкам, ставшим жертвами совращения! Думаешь, я не знаю, чем занимаюсь? Это называется торговать своими прелестями. И уж поверь, гораздо лучше торговать своими прелестями, чем упиваться горестями - а это и ждало бы меня, откажись я от своего занятия! Спасибо за твою морализаторскую проповедь о любви, но, что бы ты ни говорила, это - моя работа. И я думаю, что все, кого пронзают, протыкают, дрючат, покрывают бесплатно, - штрейкбрехеры и позорят нашу работу самым бессовестным образом. Благодаря либеральным, клерикальным, просветительским и черт знает каким еще проповедям все больше и больше женщин готовы заниматься этим бесплатно, тормозя социальный прогресс, всецело уверенные, что действуют во имя свободы. А ты, Виттиг, не делаешь ничего, чтобы упорядочить положение вещей, ибо как тайный агент мировой лесбийской заразы, ты бьешь все рекорды - ты, устроившая порку в башне любви! Знаешь, во сколько это тебе обойдется?)

Дракон не попал бы в эту историю, будь он один - но их тысячи. У драконов желтые глаза, белые щеки, серые пасти; языки свисают наружу, и по ним течет слюна. На висках у них рога, похожие на козьи. У них длинные клыки, а пасти время от времени изрыгают пламя. Тело покрыто грубой шерстью, походка неуклюжая, а шипение напоминает смех. Разумеется, их можно встретить в пустыне, там, где стелятся волны песка, гонимые ветром, - но отнюдь не в качестве союзников. Они привязаны к этому месту как раз по той причине, что здесь постоянно встречаются путники, бредущие в разных направлениях. Шкура драконов почти того же цвета, что и песок, поэтому они почти незаметны, если не двигаются. И в самом деле, они могут оставаться неподвижными, как камни, целый день, если нужно. Но стоит появиться одинокой осужденной душе, отбившейся от остальных, драконы тут же набрасываются на нее и пожирают. Манастабаль, моя проводница, говорит:

(Во все времена нужно было сражаться с драконами. И даже сейчас нет средств, чтобы от них избавиться.)

И это верно - каждый миг нужно быть готовой к тому, чтобы превратиться в Святого Георгия - облачиться в черную сверкающую броню и вступить в битву с драконами. Случается, что неосторожных жертв приходится in extrimis вытаскивать прямо из драконьей пасти, и порой у них уже нет руки или ноги - на зуб дракону лучше не попадаться. Еще против драконов у меня есть автомат, но их число все равно постоянно растет. На двоих убитых вырастает двадцать новых. Драконы в основном подстерегают тех, кто бежит из преисподней в чистилище, потому что от них не ускользает ни одно колебание воздуха, ни одно движение на этом пути. Там останавливаются некоторые беглянки, не решаясь покинуть ад из страха перед худшим (худшим?). Они разбивают палатки, жгут костры и проводят ночь, жаря каштаны и попивая вино. Как только стемнеет, драконы нападают на эти хрупкие укрепления и устраивают настоящую бойню, потому что осужденные души пришли с пустыми руками, без оружия. Наевшись до отвала, чудовища собираются у костров и в изнеможении падают на песок. Их морды в крови. Сейчас их можно было бы уничтожить без труда - но слишком поздно, их желудки набиты незадачливыми путешественницами. Вот почему каждую ночь раздаются сигналы тревоги - сквозь туман доносятся звуки многочисленных рожков, которые повторяются через равные промежутки времени. Каждую ночь дозорные, среди которых и Манастабаль, моя проводница, патрулируют дорогу из преисподней в чистилище, сжимая в руках электрические фонарики и свистя в сигнальные рожки.