дюйм. Думаю, Пэр решит атаковать сразу в нескольких местах. Не знаю.

Вероятно, Веллингтон действительно будет штурмовать Бадахос, как штурмовал Сьюдад-Родриго – одновременно через три бреши, но это еще не гарантия успеха. Старые солдаты, те, кто воевал с Веллингтоном в Индии, знают, что он не любит осаду. Пэр бережет своих людей в бою, заботится об их здоровье между кампаниями, но бросает вслепую, как картечь, на стены крепости, чтобы быстрее закончить дело.

Шарп пожал плечами:

– Через это надо пройти.

– Сказала девственница, – улыбнулся Хоган. – Какие у вас новости?

– Да почти никаких. – Шарп пролитым вином вывел на столе букву «А», стер. – В Элваше получим пополнение. Говорят, там двести солдат и офицеры, но о полковнике пока ничего. Может, вы слышали?

Хоган выплюнул косточку от оливки.

– Ни словечка. Хотя могу поспорить на два ящика вина, что вы его получите до осады.

– Которая начнется?..

Хоган задумался, подбрасывая на ладони оливку.

– Через три недели? Пушки везут морем. Всё в движении.

Шарп взглянул через окошко в задней двери на проливной дождь:

– Нужна погода получше.

Хоган пожал плечами:

– Дождь не может продолжаться вечно.

– То же самое говорил Ною его брат.

Майор улыбнулся:

– Да, зато ему не пришлось сорок дней выгребать слоновье дерьмо.

Шарп ухмыльнулся. Пехоте скоро предстоит выгребать из окопов жидкую грязь, ведя траншеи к могучей крепости. При мысли о Бадахосе он помрачнел. Хоган это заметил:

– Что вас гнетет?

Шарп покачал головой:

– Ничего.

– Может, дело в назначении?

Шарп еле заметно дернул плечом:

– Наверное.

– Теперь-то его у вас не отнять.

– Побьетесь об заклад хоть на бутылку?

Хоган не ответил. Отвечать было нечего. Военное министерство присваивало чины совершенно наобум или тем, кого лишь благодаря деньгам и связям не заперли в сумасшедший дом, и не имело привычки подтверждать назначение просто потому, что офицер хорош. Хоган покачал головой, снова поднял стакан:

– Чума побери канцелярских крыс.

– Чтоб им подохнуть в муках.

Сидевшие возле раздаточного люка начали подниматься. Хоган приветливо улыбнулся, и к ним присоединился майор Форрест. Шарп вполуха слушал, как Хоган повторяет новости, однако мысли были заняты проклятым бюллетенем. Если его утвердят в чине, можно успокоиться. Он пытался вообразить, что будет в противном случае – если назначение не подтвердят и он вновь окажется лейтенантом. Придется отдавать честь Ноулзу, звать его «сэр». Кто-то другой возглавит роту, которую Шарп вымуштровал, выпестовал и провел через два года войны. Он помнил, как впервые увидел этих солдат – запуганных, беспомощных, – а ведь теперь они не хуже других. Как он останется без своих людей, без Харпера? Господи боже! Без Харпера!

– Господи боже!

Шарп решил было, что Хоган прочел его мысли, но потом заметил, что майор смотрит в другой конец комнаты.

Хоган покачал головой:

– Я красоту увидел в первый раз в тот час, как встретил взгляд ее желанных глаз[4].

В комнату вошла Тереза и направилась к ним. Хоган повернулся к Форресту:

– Полагаю, это ваша супруга? Не может быть, чтобы Шарпа. У него нет и капли вкуса! Он даже не слышал о Джоне Донне, не говоря уже о том, чтобы заметить неточность в цитате. Нет, столь прекрасное существо может полюбить лишь человека со вкусом, вроде вас, майор, или меня.

Он поправил воротник, а Форрест покраснел от удовольствия.

Лейтенант Прайс опустился на колени, преградив Терезе путь, и преподнес ей свою неувядающую любовь в виде красного перца, который держал наподобие розы. Другие лейтенанты подбадривали его, кричали Терезе, что у Гарольда Прайса большое будущее, но она лишь послала ему воздушный поцелуй и прошла мимо. Шарп невероятно гордился ею. Терезу сочли бы красавицей где угодно – в любой гостиной, в любом театре, в любом дворце, а уж тем более в сырой, дымной харчевне в Порталегри. Мать его ребенка. Его женщина.

Шарп встал рядом, смущаясь оттого, что всем видно его довольство, предложил ей стул. Потом представил Хогана, который бойко заговорил по-испански и вызвал у Терезы смех. Она смотрела на Шарпа влюбленными глазами из-под длинных черных ресниц, слушала чепуху, которую молол ирландец, смеялась. Инженер выпил за ее здоровье, отпустил очередной комплимент, взглянул на Шарпа:

– Вы счастливец, Ричард.

– Знаю, сэр. Знаю.

Лейтенант Прайс, оставшись с красным перцем в руках, швырнул его через комнату и громогласно спросил:

– Куда идем?

– В Бадахос!

И грянул оглушительный хохот.

Часть вторая

Февраль-март 1812 г.

Глава восьмая

– Стой! – (Грохот башмаков о мостовую.) – Стой смирно, сволочи! Смирно! – Сержант гоготнул, скрипнул немногими оставшимися зубами. – Кому сказано, смирно! Если у тебя чешется задница, Гаттеридж, так я тебе почешу штыком!.. Смирно! – Он повернулся к молоденькому офицеру, образцово козырнул. – Сэр!

Прапорщик, заметно робеющий перед высоким сержантом, вернул приветствие.

– Благодарю вас, сержант.

– Не благодарите, сэр. Это моя работа.

Сержант издал свой обычный смешок – отвратительный звук, от которого сразу делалось не по себе, – и зыркнул сперва направо, потом налево. Глаза у сержанта голубые, почти как у младенца, решил прапорщик, а вот все остальное желтое, даже желтушное, – волосы, зубы, кожа.

Младенчески голубые глаза остановились на прапорщике.

– Вы ведь идете искать капитана, сэр, верно? Чтобы доложить о нашем прибытии, сэр?

– Да, конечно.

– Передайте ему мои приветствия, сэр. Самые горячие. – Смешок перешел в надсадный кашель, голова затряслась на длинной, тощей шее, поперек которой шел чудовищный шрам.

Прапорщик вошел во двор с выведенным мелом на воротах «ЮЭ/ЛР». Он был рад отделаться от сержанта, отравившего ему долгий путь из Южно-Эссекского рекрутского пункта; радовался он и тому, что теперь сможет разделить бремя сержантского безумия с другими офицерами. Нет, не так. Сержант не безумен, просто что-то в его внешности подсказывает: под этой желтой кожей таится нечто ужасное. Сержант пугал прапорщика не меньше, чем новобранцев.

Впрочем, солдаты во дворе пугали молодого офицера почти так же сильно. Они походили на португальских ветеранов и разительно отличались от солдат, которых прапорщик видел в Англии. Алые мундиры либо полиняли до белесо-розовых, либо превратились в зловеще-багровые. Чаще других цветов встречался бурый – цвет заплат из грубой крестьянской материи на чиненых-перечиненых форменных штанах и кителях. Хотя на дворе стояла зима, лица были бурыми от загара. Но главное, что бросилось в глаза прапорщику, – это уверенный вид. Далеко не новое, но тщательно начищенное оружие не стесняло солдат, как не стеснял прапорщика новый красный мундир с ярким желтым кантом. Прапорщик – младший офицерский чин, и Уильям Мэтьюз, шестнадцати лет от роду, только делавший вид, что