Инспектор пожимает плечами с некоторым сожалением: она знает, что для этого слишком поздно.

— Вы прощены. И к тому же арестованы. У вас есть право на защиту и право подать апелляцию по поводу своего задержания в случайно избранный комитет равных. Я информирую вас о своем намерении обратиться за ордером на расследование вашего участия путем прямого считывания памяти и чувственных впечатлений. Вы можете ничего не говорить, но прямое словесное описание всех ваших действий может оказаться для вас более приемлемым и будет принято постольку, поскольку позволит обеспечить необходимый уровень общественной безопасности.

Идеальная бровь взлетает вверх, угольная на мраморе. И снова эта невыносимо спокойная улыбочка.

— Обменяемся последней парой вопросов в духе детективной коллегиальности? Так бы поступил Богарт.

Она чувствует напряжение в этом гамбите и сама себе удивляется, когда говорит:

— Один вопрос.

— А у меня их, похоже, два. Может, согрешим вдвойне?

— Один.

Вздох.

— Что ж, хорошо: как вы думаете, давно ли начался допрос Дианы Хантер?

Она отвечает без колебаний:

— Дела по дознанию всегда закрываются в течение двенадцати — восемнадцати часов. У людей просто нет больше данных в головах.

Уже отвечая, она поняла, что, если бы было так, Лённроту не пришлось бы задавать этот вопрос.

Лённрот кивает:

— Совершенно верно.

Нейт размышляет и говорит:

— Расскажите о дневниках.

— Набор записей, вероятно, для романа, который она так и не написала. Образы и личность. Понимание того, кем она была и как такой стала. Мне они ценны, но вам — куда меньше. Мелочи дороги коллекционеру.

Инспектор качает головой:

— Я думала, у нас честная игра.

— Ну, фраера всегда так думают.

Лённрот поднимается и протягивает обе руки, будто для наручников, но затем с неимоверной быстротой сокращает расстояние между ними. Нейт хватается за тазер, но сильная ладонь падает ей на плечо и зажимает нерв, потом другая охватывает ее голову. В следующий миг инспектор летит в стену. Она узнает репродукцию картины из серии «Собаки играют в покер» Кулиджа. Казалось бы, они должны быть повсюду, но Нейт вдруг понимает, что эта — первая, которую она увидела в жизни, а затем врезается в стену. Дом Дианы Хантер построен угнетающе надежно. В более современном жилище она пробила бы дыру в гипсокартоне, но только не здесь. Нейт сползает вниз по стене и болезненно падает на пол. Комнату загораживает огромная, смехотворно грозная тень. Кулак разбивает ей губы, а когда Нейт сворачивается клубком, чувствует, как на ее ноги и корпус обрушиваются удары ботинок, размеренные и сильные.

Больно, но она не умрет. Это уже понятно. Кости не ломаются. Избиение — тоже послание.

— По традиции, сыщика в первой главе должны отметелить, — с преувеличенным отвращением бросает Лённрот, — но мне все время кажется, что должен быть более легкий путь.

Снова удары ботинок. Наконец один из них приходится в затылок, что приносит своеобразную передышку.

* * *

Где-то на горизонте рокочет гром; инспектор сидит на скамейке в парке и кормит голубей. Обычно она этого не делает. Голубей считает чем-то вроде летучих крыс: кормить их — чрезвычайно антиобщественное деяние.

Рядом с ней на скамейке сидит другая женщина, и хотя Нейт не видит ее лица, интуитивно догадывается, что это Диана Хантер. Ее не тревожит соседство с мертвецом. Где-то очень далеко от холодных мокрых деревьев, запаха оживленной улицы и сырой листвы гром ударов напоминает ей, что это лишь сон, так что даже не нужны стихи или теннисный мяч.

Она встает и присматривается, но по-прежнему не может разглядеть лицо женщины, хотя обходит скамейку кругом; поэтому отводит любопытный взгляд, и дальше они кормят голубей вместе. «Лённрот ошибается, — думает она. — Не с убийцей в паре детектив, а с жертвой, чья смерть — своего рода долговой вексель, который приносят тем, кто не смог сберечь ее жизнь».

— Я — женщина в полном расцвете сил, — говорит ей Диана Хантер. — И с некоторыми возможностями. Ясно вижу и не поддаюсь заблуждениям.

— Да, — отвечает Нейт. — Мне так говорили.

Голуби взлетают и уносятся прочь, унося с собой мир, а потом она уже то ли ползет, то ли лежит на крыльце дома. Нейт нащупывает на очках тревожную кнопку, которую еще называют «Аве Мария», но пальцы неловкие, непослушные. Вылетает прогноз погоды на завтра, полицейская сводка по этой улице — уровень преступности низкий, молодцы, — и наконец вот он, сигнал тревоги. Она смотрит на сигнал подтверждения и видит цепочку сообщений о том, что помощь в дороге, кнопку нажимать не нужно. Свидетель присвоил ей статус «Нуждается в немедленной помощи» в тот же миг, как она выбралась из клетки Фарадея. Она это знала. Конечно, знала. В этом весь смысл. Свидетель всегда рядом. Хотя, если неподалеку тот мужчина с собакой, может, он захочет оказать помощь. Ответственный гражданин. Сильные руки.

Увы, он уже ушел на работу. Ну и ладно. Ступеньки тут очень удобные, хоть и каменные. Нейт чувствует, как подкатывает обморок лилово-коричневым маревом по краям глаз. Она сейчас потеряет сознание и, когда это произойдет, скорее всего, увидит сон о Диане Хантер, ведь файлоригами разворачивается у нее в голове.

Она закрывает глаза и прекращает бессмысленную борьбу.

А в следующий миг чуть не вскрикивает, когда неожиданно видит акулу.

Нет никаких больших белых акул в Средиземном море.

На самом деле, я знаю, что есть. В Сицилийском проливе, где воды теплые и богатые. К вопросу о корабликах беженцев под Лампедузой: нет в Средиземноморье места хуже, чтобы добираться до берега вплавь, чем то, где они идут на дно. Но я ведь не в Сицилийском проливе, а на дайвинге неподалеку от Фессалоник. С девушкой по имени Черри, которая — после целой недели пневматического секса без лишних разговоров — вдруг необъяснимым образом решила, что будет моей женой. Может, акула ее съест.

Только она где-то далеко, пялится на развалины древнего храма, а акула тут, со мной.

Это, конечно, не большая белая акула, потому что в этой части Средиземного моря нет больших белых акул. Или почти нет. Может, одна-одинешенька, заблудилась-потерялась, бедняжка. Я пытаюсь увидеть в этом огромном теле беспомощность.

Никакая это не бедняжка, а гребаная большая белая акула!

Она не шевелится. Акулы должны шевелиться, чтобы не задохнуться. Им нужно, чтобы вода шла через жабры. Может, она дохлая.

Она шевелится в воде едва заметно, глаза-бусинки моргают. Акулы вообще моргают? Похоже, что моргнула. Может, это я моргнул.

«Профессиональная этика». Это ведь шутка, правда? Акула видит банкира в море, но не ест его. Почему? Профессиональная этика! Ах-ха-ха-ха-ха! А-ха-ха-ха! Ха-ха.