– С нею я хочу разобраться одетым, – ответил Баки. – Чтобы потом, когда я разберусь с кем-то еще уже будучи голым, мне было что сравнивать.

– Это хорошая идея.

Джанет вышла из семейной гостиной грациозно и неслышно, как пантера. Баки последовал за ней, в превосходном настроении, оставив дверь на веранду открытой в ночь.

Поскольку женщина, способная испытать унижение и стыд и почувствовать нежность, представляла собой более удобную боксерскую грушу, чем та, что могла только бояться, ненавидеть и копить злобу, Виктор создавал своих Эрик с расширенным, по сравнению с прочими Новыми людьми, спектром эмоций.

И пока Эрика с троллем вместе выпивали на застекленном крыльце, хозяйка ощущала, как ее сочувствие к гостю быстро перерастает в сострадание.

Было в нем что-то такое, вызывающее у нее желание взять его под свое крылышко. Возможно, маленький рост, словно у ребенка, задевал в ней какие-то материнские струнки, хотя она была бесплодной, как и все Новые женщины. Новые люди не могли репродуцироваться – они производились на заводе, как диваны или дренажные насосы, поэтому, скорее всего, никакого материнского инстинкта у Эрики не было.

Возможно, на нее так подействовала его вопиющая бедность. Из исходного тела Альфы тролль вышел голым, без одежды, без обуви. У него не было денег на еду или крышу над головой, он стал слишком маленьким и страшным, чтобы вернуться на прежнюю работу в отдел расследования убийств.

Если вновь обратиться к литературным аллюзиям, он стал Квазимодо… а может, что более точно, Человеком-слоном[8], жертвой предвзятого отношения к уродству в обществе, обожавшем красоту.

Но какой бы ни была причина сострадания Эрики, она сказала ему:

– Я могу устроить тебя здесь. Но ты должен вести себя тихо. Только я буду знать о тебе. Ты хотел бы жить здесь, ни в чем не нуждаясь?

Его улыбка могла бы обратить в паническое бегство табун лошадей.

– Джоко хотел бы, – заметив недоумение Эрики, он добавил: – Джоко мне подходит.

– Поклянись, что ты будешь всячески помогать мне прятать тебя. Поклянись, Джоко, что ты пришел сюда с чистыми намерениями.

– Клянусь! Тот, кто стал мной, жаждал насилия. Я, кто теперь он, хочу мира.

– Такие, как ты, известны тем, что говорят одно, а делают другое, – указала Эрика, – поэтому, если твоими стараниями у меня возникнут проблемы, пожалуйста, знай, я тебя не пощажу.

– Такие, как я, существуют? – в недоумении спросил Джоко.

– В сказках их много. Тролли, гномы, черти, карлики, гремлины… И все литературные аллюзии указывают, что ждать от них можно только беды.

– Не от Джоко, – белки его глаз стали красными в красном свете, лимонно-желтые радужки – оранжевыми. – Джоко надеется сослужить тебе службу за твою доброту.

– Если на то пошло, ты можешь кое-что сделать.

– Джоко думает, что может.

Лукавый взгляд тролля ставил под сомнение чистоту его намерений, но, дважды избитая за день, Эрика полагала, что пока может ему верить.

– Мне не разрешено читать книги, но они интересуют меня. Я хочу, чтобы ты мне их читал.

– Джоко будет читать, пока не лишится голоса и не ослепнет.

– Хватит и нескольких часов в день, – заверила его Эрика.

Баки и Джанет Гитро прошлись по дому Арсеню, как стая голодных пираний, уничтожая все живое, начав с бабушки, продолжив грозой местных малолеток и закончив Антуаном и Евангелиной.

И хотя им хотелось бы слышать крики боли своих жертв и их мольбы о пощаде, время для открытой конфронтации еще не пришло. Баки и Джанет проследили за тем, чтобы вопли Арсеню не разбудили семью, жившую по соседству. Этим людям тоже предстояло уйти в мир иной, уже не проснувшись в этом. Различными способами Гитро лишали голоса Марселлу, Престона, Антуана и Евангелину, а уж потом убивали их.

Ни Баки, ни Джанет не знали, кто живет в домах, которые располагались дальше по улице, но потенциальные жертвы были Старыми людьми, а потому их убийство доставило бы им не меньшее удовольствие.

В какой-то момент (когда именно, он вспомнить не мог) Баки полностью разделся. Джанет позволила ему разделаться с Марселлой, а потом превратить в кровавое месиво Престона. В большой спальне она отдала ему Антуана, тогда как сама взялась за Евангелину. На все у них ушло лишь несколько минут.

Поначалу нагота смущала Баки, но программа его рушилась и рушилась, он это чувствовал, из нее вылетали уже целые блоки, а потому он ощущал себя свободным и естественным, волком в собственной шкуре, только более свирепым, чем волк, злобным, каким волк никогда не мог бы стать, и не собиравшимся убивать только ради того, чтобы выжить, как это присуще волку.

Когда из живых в большой спальне остались только он с Джанет, она несколько раз пнула тела тех, кого уничтожила. Задыхаясь от ярости, плюясь от отвращения, воскликнула:

– Я их ненавижу, ненавижу, таких мягких и хрупких, таких боязливых и жаждущих пощады, таких самодовольных от осознания того, что у них есть душа, и слишком уж трусливых для существ, утверждающих, что есть Бог, который их любит… любит их! Как будто в них есть что-то достойное любви… беспомощные сосунки, бесхребетные хвастуны, объявившие себя владыками мира, за который они не хотят бороться. Не могу дождаться дня, когда бульдозеры начнут заполнять их телами каньоны, а океаны покраснеют от их крови. Как же мне хочется увидеть города, смердящие их трупами, костры, на которых они будут сгорать тысячами!

Ее страстная речь привела Баки в восторг, оба его сердца забились быстрее, горло перехватило от ярости, мышцы шеи напряглись, он почувствовал, как кровь в артериях стучит, словно барабан. Он бы с удовольствием слушал ее и дальше, прежде чем желание пойти в следующий дом стало бы неодолимым, но его внимание привлекло какое-то движение в дверях, и он оборвал Джанет одним словом:

– Собака!

В коридоре, напротив дверного проема, стоял Герцог Орлеанский, опустив хвост к полу, замерев, со вздыбленной шерстью, навострив уши, оскалив зубы. Увидев на полу в прихожей труп посыльного, который привозил пиццу, Герцог, должно быть, последовал за ними, сначала к дому Беннетов, потом – сюда, и засвидетельствовал каждое убийство, потому что собачьи глаза обвиняли, а низкое рычание бросало им вызов.

С того самого вечера, как эта парочка заменила настоящих Баки и Джанет Гитро, немецкая овчарка знала, что они – не те, за кого себя выдают. Друзья и родственники приняли их без малейшего колебания, ничего не заподозрив, но Герцог держался настороженно, не сближался с ними.