И молятся за нас, и венки красивые поставили… И цветочки, и яички крашеные…

– А вот, братцы, гляньте, сто грамм! Ха-ха!

– Эх, а я бы сейчас выпил, да закусил сальцем с зелёным лучком!

– А я бы – грибочками солёными…

– А я бы, яичком. Вон тем, красненьким! У нас в доме мамка всегда много яиц красила, нас-то девять ребятишек у неё было… Я-то яйца очень любил, прямо до жути… объедался! И Пасху любил, хотя коммунисты и запрещали её! А теперь мы все вместе – и коммунисты, и комсомольцы, и некрещёные, и крещённые. Все вместе, ребята…

– Бог один, и мы все для него одинаковые…

– И хорошо, что наша взяла! А как немец-то пёр! А мы – прямо, вот здесь, на кладбище, за стеной оборону держали… Патроны кончились, немец пришёл. Кто мог – убежали, а кто был ранен, или не успел – те в плен попались… Вывели нас всех, кто мог двигаться, раздели на морозе до подштанников, и с пулемёту уложили насовсем… А тяжёлых – на месте добили.

– Да ты, каждый год одно и то же рассказываешь!

– Всё равно обидно, что до победы не дожил… Жену жалко, детишек… Какая у нас семья дружная была!

– А мне-то радостно как, что нас помнят, о нас молятся, свечки ставят…

– А вот этот венок, гляньте, самый большой и красивый!

Это они обо мне!

На рассвете, когда чёрное небо только чуть подёрнулось светло-серой дымкой, всё исчезло разом, будто и не было ничего. А я – так и остался стоять в почётном карауле над Братской могилой. Самый большой и красивый венок к святому празднику – Дню Победы…

22 Марта 2020г. Москва.

ОФИЦЕРСКИЕ ПОГОНЫ

Саня Шляпин, по прозвищу Шлямбур, служил надзирателем в тюрьме. Вернее, теперь его должность называлась нейтрально: «контролёр». Но суть её не изменилась. Дневные и ночные смены проводил Саня в тюремном коридоре, называемом на жаргоне «продол», «подрезал волчки», то есть смотрел в застеклённые глазки камерных дверей. Открывал и закрывал запоры «хат» – так именовались камеры в этом мире, словно существующем в иной реальности.

В общем, служба была довольно унылой, но Саня свыкся за десять лет. Он носил звание: «старший сержант внутренней службы» и на большее не претендовал. Представлял он из себя человека самого заурядного, обыденного: невысокого роста, тщедушен, сутуловат, лысоват. Лишь с затылка свисали на засаленный воротник кителя жидкие светлые волосёнки.

Лицо его имело какое-то неопределённое выражение. Лобик низкий, сморщенный. Глазки маленькие, зеленоватые. Улыбка заискивающая. Во рту – нездоровые зубы, вперемешку со вставными из металла жёлтого цвета – какого-то таинственного «рондоля», не упомянутого в таблице Менделеева.

По характеру Саня был робкий, услужливый и тихий. Открывать камеру бежал по первому зову сотрудников тюрьмы, которые старше его по званию или должности. Никогда им не «тыкал». С обитателями «хат» не скандалил и не был излишне строг. Но и не поддавался на их уловки и всяческие провокации, именуемыми «прокладками».

Зеки нередко обращались к контролёрам, и к Сане тоже, с различными просьбами. Местные упрашивали его сходить к родне, что на воле, передать записочку, или на словах, кое-что. За вознаграждение, понятно! Остальные просили передать «маляву» в соседнюю «хату», либо «подогнать» чайку, или курева. Но Шлямбур никогда не соглашался на это. Вежливо улыбаясь, отрицательно качал головой и отходил от двери камеры. Ибо твёрдо знал, что тюремные опера – «кумовья» обязательно пронюхают о подобных проделках. И тогда вышвырнут с позором из органов, ни на что не посмотрят! Саня такие случаи наблюдал не один раз, и ему хотелось дослужить до пенсии! Так и текла жизнь. Без событий и метаморфоз: служба-отдых, зима-лето.

Жил Саня в старом частном доме с небольшим приусадебным участком, где любил возиться в свободное время. Семья его состояла из жены, тестя и тёщи. Детей не было. Санина тёща – пенсионерка, но по ночам подрабатывала сторожихой в детском саду, а жена и её отец трудились на местном сахарном заводе. В общем, Шляпин положением своим был доволен. В коллективе тюремных сотрудников к нему относились вполне сносно, хотя нередко, по разным поводам, и подшучивали, пользуясь его безобидностью. Но Саня на злые насмешки внимания не обращал, а на дружелюбные – смеялся вместе со всеми, и, даже, умел отшутиться.

И вдруг, однажды, серым декабрьским утром Саня затосковал, глядя на улицу в торцевое окно из тюремного «продола». Зеки, работавшие в первую смену, были уведены на производство, те, кто трудился во вторую смену – на прогулку. Саня, бесцельно слонявшийся по коридору с пустыми камерами, подошёл к окну и, вдруг, вспомнил: скоро Новый Год! На воле, с другой стороны высоченного тюремного забора, мёл снежок, торопились по делам люди, кто-то тащил ёлку. И Саня с ужасом вспомнил: они с тестем к празднику не могут достать даже бутылку водки! Времена были перестроечные, горбачёвские. Спиртное продавали в нескольких городских магазинах в строго отведённые часы. И там царило невообразимое столпотворение. В свои выходные дни Саня пробовал несколько раз, выстояв в огромной очереди, попасть в заветную торговую точку, но его, по причине плюгавости, постоянно выталкивали и оттирали более наглые и физически развитые граждане. Тесть его тоже богатырской статью совсем не отличался, поэтому, после Саниных неудач, даже и не пытался добыть выпивку честным путём. А других вариантов не было совсем…. Женщины в их семье оказались проворнее мужчин. Им удалось достать для праздника кое-какие дефицитные продукты: майонез, копчёную колбасу, какао и сгущёнку для торта, даже шампанское. Дома, правда, имелось самодельное вино из антоновских яблок, но разве мужчины пьют в праздники вино?!

Тесть от отчаяния остаться без водки, предложил нагнать самогона. Аппарат имелся, сахару он и Санина жена натаскали с завода полно, но Саня категорически воспротивился. Борьба с пьянством и самогоноварением достигла своего апогея. Участковые инспектора ретиво выявляли нарушителей, не стремящихся к трезвому образу жизни и подрывающих госмонополию. Аппараты изымались, о фактах антиобщественного поведения шли сообщения по месту работы. К попавшимся самогонщикам меры принимались ещё более суровые, чем к обычным пьяницам. Тюремное начальство, к тому же, сразу предупредило всех сотрудников о немедленном увольнении тех, кто попадётся за греховным занятием самогоноварения. Да и Санин тесть был партийным. Поэтому от сомнительной, хотя и выгодной затеи, пришлось отказаться.

Скоро коридор наполнился отрывистым лаем конвойного пса, гомоном грубых контролёрских голосов и шарканьем многочисленных ног по полу. Сидельцы возвращались с прогулки, шмыгая, с холода, носами. Саня отвлёкся от печальных раздумий и бросился принимать находящихся под его охраной. Как только была