«Так я и расстаралась вам, Алексей Александрович, рассказывать всю подноготную! Работайте самостоятельно. Поделиться своими «скелетами в шкафу» желания нет. Скажешь лишнее словечко, за ним потянется другое, а потом какой-нибудь умник вытянет третье». Нет, с ней этот номер не пройдет. Попила у нее крови Щукина, редкая дрянь, пыталась даже ее шантажировать, пусть душа ее теперь успокоится.

— Дело в том, что Прасковью Щукину убили, — как-то обыденно произнес следователь Сурин.

— Как убили?! — такого поворота событий Антонина не ожидала.

— Задушили поясом от халата. Вот такие дела, Антонина Михайловна. Так что, учитывая все обстоятельства, вас прошу из города никуда не уезжать. Мне нужно будет и с персоналом поговорить, и с вашими пациентами.

— Может, с персоналом собрание провести?

— Может, но пока необходимости нет, мне хочется с каждым поговорить отдельно.

Антонина слушала Сурина и не слышала. Не ожидала она такой подлости от Щукиной. Впрочем, самый опасный враг — это не тот, кто стреляет в упор. Это тот, кто подло вонзает нож тебе в спину, говоря красивые слова. К этому нельзя быть готовым, этого нельзя предвидеть. Подлость, как ржавчина, которая все разъедает. Но Антонину голыми руками не возьмешь, она отплатила Щукиной той же монетой. Но если кто-то убил Прасковью, значит, не только одной Котенковой она портила жизнь. И чего ей не хватало, дожила до старости, имела успех, уважение, деньги, друзей, может, и любовников. Но ничто не бывает вечно, все кончается, растворяется, как в дыму пожара.

— Вы меня не слушаете, Антонина Михайловна?

— Алексей Александрович, извините, у меня встреча. — Ей хотелось побыстрее закончить этот неприятный разговор. Этот молодой парень с острым взглядом сейчас начнет копать под нее, очень тихо и аккуратно, но настойчиво. Такие, как он, всегда хотят добиться результата.

Ну почему убили именно Щукину, а не кого-то другого?!

Наши дни

— Мухина! Какого черта, спишь что ли? — Юлька только после второго окрика поняла, что обращаются к ней.

Тяжело жить под чужой фамилией, и как это некоторые люди с этим уживаются, а потом удивляешься, что Михаил Кольцов — это Михаил Ефимович Фридлянд, а Марк Твен — Сэмюэл Ленгхорн Клеменс. Псевдоним «Мухина» тоже звучит неплохо, правда, нет здесь романтики и полета, но Юльке сейчас не до них. Сказать, что она чуралась по жизни физической работы, нельзя, но так, как она вкалывает здесь, она не пахала никогда. Да и платят за такой напряженный труд просто копейки, хорошо, что в обычной жизни у нее другая специальность, любимый коллектив и уважаемый главред. Ради газеты, кстати, работа в которой тоже тяжелая, она и пустилась в это приключение, чтобы добыть факты, изучить обстоятельства дела и сделать выводы. Пока журналист Сорнева не приблизилась к разгадке ни на шаг.

— Да иду я, иду! Не надо мне по десять раз говорить, — она снова взяла у Кристины несколько памперсов и пошла в палату.

Обитателей на этаже было много, сюда еще дополнительно переселили людей из сгоревшей части здания. Запах гари никак не исчезал из помещения. Как Юлька ни трудилась: раскладывала по углам уголь — натуральный поглотитель запаха, терла полы с ароматизатором, но запах был очень стойкий и просачивался в самые дальние уголки.

— Зачем ты пол трешь без конца? — удивлялась Кристина.

— А ты разве не чувствуешь это зловоние? У меня весь нос забит, горло и даже уши.

— Ты как принцесса на горошине! Да по мне пусть воняет гарью, это в сто раз лучше, чем мочой. Все туалеты, палаты пропахли! А гарь — это так, почти духи «Красная Москва».

Кристина знала, о чем говорила, во всем помещении дома престарелых постоянно стоял резкий, специфический аммиачно-ацетоновый запах. Когда смешивались два запаха — мочи и гари, амбре стояло невыносимое и мерзкое.

Глафира Сергеевна Юшкова с утра была не в настроении, кашу ела плохо, чай вообще пить отказалась.

— Вы что сегодня, Глафира Сергеевна, бастуете? — Юлька убирала нетронутую посуду.

— Да зубы у меня нынче болят, вот и есть не могу.

— Я скажу Кристине, чтобы вас к зубному записала. Он по четвергам приходит.

— А сегодня что? — Обитатели учреждения плохо ориентировались в днях недели, да и было это им безразлично.

— Сегодня понедельник, но если боль острая, я попрошу Кристину, чтобы врача раньше вызвали.

Контакт с Глафирой никак не устанавливался, а ведь она последняя видела той ночью Прасковью Щукину и целый год жила с ней в одной комнате. Юшкова нехотя поддерживала разговор на другие темы, но когда речь заходила о Щукиной, замолкала. Это Юльке категорически не нравилось, поэтому, если появилась хоть какая-то зацепка, надо ее использовать. Кристина разводила лекарство в процедурной.

— У Глафиры Сергеевны зубы болят, до четверга ждать долго.

— До какого четверга?!

— Ну, когда стоматолог сюда на осмотр приходит.

— Слушай ты эту бабку, у нее зубов давно нет, что у нее там болеть может?!

— Как нет? Она сегодня от завтрака отказалась, говорит, зубы болят.

— Последний зуб ей удаляли в мое дежурство месяца три назад. Нечему там болеть. Да и забыла она, что нет у нее зубов и что врач к ней приходил. Памяти-то у бабок совсем нет. И что ты ее возвеличиваешь, Глаша она, а не Глафира Сергеевна. Мы тут всех по именам зовем, замучаешься по отчествам. Она еле шевелится, ты из-под нее дерьмо выгребаешь каждый день, а туда же — Сергеевна. Она сама, поди, уже свое отчество не вспомнит.

— Ну, ей лет-то много, неудобно.

— Неудобно памперсы через голову надевать. А не поела — и хорошо, памперс дольше послужит, менять лишний раз не придется. Кстати, она ведь совсем недавно ходячая была, да шустро так по коридору двигалась, а вот, поди ты, улеглась. Это после пожара с ней такое приключилось.

— А до пожара она была ходячей?

— Бегающей!

— Ты ничего не путаешь?

— Я тут пять лет на посту, мимо меня муха не пролетит, не то что бабка не прошмыгнет. Это Нинка-коза дежурила в ту ночь, когда пожар был, недоглядела за стариками, спала, как всегда, в подсобке. Ну ты уж меня не сдавай, про это никто не знает, это Нинка мне от страха рассказала, а потом попросила молчать. А то выгонит ее Антонина, как пить дать выгонит, а куда ей одной с маленьким ребенком деваться?

— Я — могила, не переживай.

— Да мне что, это пусть Нинка переживает. Я в ночь редко дежурю, только разве что на подмене. Старики ведь и ночью покоя не дают, то по десять раз в туалет ходят, то пьют, то с разговорами пристают. Я кофе всегда крепкий с собой беру, и проблем нет — сна ни в одном глазу.