Цзян: В Китае многие думают, что наука может решить все проблемы. Кроме того, они полагают, что наука – это лучшая система знаний, которая отменяет все остальные системы знаний.

Лю: Вот здесь наши мнения расходятся. Я не верю, что наука может отменить все остальные системы знаний, но считаю, что это самая полная и мощная система, которая есть у нас сейчас, – потому что она признает логический анализ, требует объективного подтверждения в ходе эксперимента и не признает авторитетов.

Цзян: Я изучал астрофизику и поэтому раньше тоже так думал, но где-то году в 2000-м мое мировоззрение начало меняться, и, разумеется, это был медленный и постепенный процесс. Причиной стало мое знакомство с западными антисциентистскими работами; мне даже кажется, что они правы. Вы думаете, что наука – лучшая система, и поэтому считаете, что все должны обладать научным духом. Но если научным духом обладает лишь часть людей, это нормально.

Лю: Он, по крайней мере, должен получить широкое распространение.

Цзян: Я хочу сказать, что не только люди обладают научным духом, могут принимать правильные решения, и, более того, во многих случаях все происходит ровно наоборот. Примером тому может служить ремейк «Соляриса» Андрея Тарковского, поставленный Стивеном Содербергом. На пустой космической станции люди обнаруживают много странного. Главный герой Крис видит свою жену Рейю, которая давным-давно умерла. Доктор Гордон говорит Крису: «Рейя – не человек, поэтому нам нужно ее (их) уничтожить», и это решение полностью соответствует научному духу и материализму. В конце концов они встают перед выбором: либо они возвращаются на Землю, либо их поглотит океан. В самой последней сцене Крис решает остаться и падает в океан, выкрикивая имя Рейи. Здесь у него нет научного духа, и он поступает так только ради любви. Разумеется, Содерберг заставляет его прыгнуть в океан, а когда Крис возвращается домой, то там его ждет Рейя. Конечно, этот выбор сделан не на основе научного духа, но разве он не прекрасен? То есть Содерберг говорит нам, что на самом деле планета Солярис – это метафора, обозначающая Бога.

Лю: Ваш пример не доказывает неправоту сциентизма. Проблема здесь в масштабах, ведь герой не принимает решение за все человечество. С другой стороны, если бы мы согласились с вашим выбором и вернули ее на Землю, какие последствия были бы у этого решения? Она – не человек, мы не знаем, кто она на самом деле и какой силой обладает, и тем более мы не знаем, что она привезла с собой на Землю.

Цзян: Если есть любовь, то это не страшно. В мире людей есть вещи, которые выше научного духа. Этим примером я хотел показать, что существуют системы знаний, которые не такие надежные, как наука, но которые должны занимать столь же высокое положение, как и наука.

Лю: Наука – это самая надежная система знаний. Я признаю, что религия более применима в делах духовных, но наличие науки необходимо для нашего существования. Возможно, во Вселенной есть система получше, но пока она не появилась, почему мы не должны верить в науку?

Цзян: Я не говорю, что не верю в науку, а просто хочу сказать, что мы должны смириться с тем, что другие люди в ней сомневаются. Когда наука сталкивается с проблемой, она может найти решение, и я могу искать решение с помощью науки, но когда наука не способна это сделать, я должен использовать что-то еще.

Лю: В процветающем мире, где нет войн, такое недоверие не приведет к серьезным последствиям, но в эпоху кризиса все не так. Похоже, что наша дискуссия вернулась к вопросу о смысле жизни, о предназначении. Можно упростить образ нашего мира, проделав мысленный эксперимент. Допустим, что во всем мире остались только вы, я и она; то есть судьба всей человеческой цивилизации в наших руках. Если мы можем выжить только в том случае, если убьем ее, вы это сделаете?

Цзян: Нет.

Лю: Но ведь в наших руках – все достижения цивилизации. Шекспир, Эйнштейн, Гете… Если вы не убьете ее, то это будет уничтожено – и все потому, что вы не хотите взять на себя ответственность. Вы должны понять, что Вселенная безразлична. Если все мы исчезнем во тьме, не будет никаких вопросов о человеческой природе и нечеловеческой природе. Но если я выберу нечеловеческую природу сейчас, тогда в будущем у человеческой природы появится шанс снова расцвести.

Цзян: Убить ее или нет – не тот вопрос, который может решить наука. Мне кажется, что не убить ее – более ответственное решение, чем убить. Убить ее – значит потерять свою человечность. Люди долго эволюционировали, чтобы обрести человечность, которая есть у нас сегодня, и я не могу просто так ее отбросить. Я хочу, чтобы мы трое боролись за жизнь и постарались бы найти способ, который позволит нам выжить.

Лю: В данном случае мы исходим из предпосылки, что либо выживем мы двое, либо все трое погибнут вместе, и это очень мощный мысленный эксперимент. Уничтожение – железобетонный факт, он словно стена, которая встала перед нами. В «Блуждающей Земле» я написал: «Эта стена бесконечно высока и уходит бесконечно глубоко в землю. Она тянется бесконечно далеко вправо и влево. Что это такое?.. Это смерть».

Цзян: Это напомнило мне более важный вопрос, сформулированный в фильме «Звездный крейсер „Галактика“»[15]: «Почему людей нужно спасать?» В сценарии, который вы только что нарисовали, если мы убьем ее, то утратим нашу человечность. Люди без человечности уже отрезаны от Шекспира, Эйнштейна, Гете… так зачем их спасать? Приверженец сциентизма мог бы провести расчеты: «у нас столько-то воды и столько-то кислорода», и прийти к выводу о том, что одного человека нужно просто ликвидировать. Но, возможно, литература даст нам ответ получше. В юности я прочел стихотворение Байрона «Дон Жуан», в котором есть похожая сцена: несколько людей страдают на корабле и тянут жребий, чтобы решить, кого они съедят, но Дон Жуан решает, что он не может есть человеческое мясо. И это к лучшему, ведь все, кто съел человечину, умирают от отравления. В то время это сильно на меня повлияло, и я решил, что если когда-нибудь окажусь в подобных обстоятельствах, то точно не буду есть человеческое мясо. Приводит ли каннибализм к отравлению или нет, я не знаю, но намерение Байрона заключалось в том, чтобы заставить нас не отказываться от нашей человечности. Я очень хочу