кит. Сердце начинает распирать грудь и, кажется, перестает в ней умещаться. За свою короткую жизнь Лайсве успела полюбить китов.

– Ты знаешь, где моя мама?

Глаз кита округляется.

– Да, дитя. Она за твоей спиной. Совсем близко. Она должна отдать тебе кое-что важное. А потом я ее заберу. Ты же мне веришь?

Лайсве кивает. В наземном и подводном мире действуют разные логические законы. Лишь дети и животные их понимают. И деревья, но говорить с деревьями может быть опасно.

Лайсве медленно оборачивается, мысленно готовясь к встрече. Еще не хватало заплакать, как маленькая. Она знает, что мать застрелили; знает, что они оказались здесь, на дне, не просто так. Когда она наконец видит лицо матери, ее собственное тело распадается на крошечные частички, как все в мире со временем рассыпается на песчинки, лежащие на дне океана. Когда мать обращается к ней, прозрачной девочке из воды, она, Лайсве, становится частицей и волной.

– Лайсве, – говорит материнское тело. – Возьми эту вещь. Сожми в ладони и держи крепко. Возьми ее обратно в мир. Когда твое становление завершится, вещь тоже станет чем-то. Храни ее при себе. Ее нельзя ни на что обменять. Она имеет ценность лишь до тех пор, пока находится в твоей ладони.

Лайсве берет вещь. Кладет ее в рот; у вещи вкус крови и меди. Тело матери прозрачно, за ним видны плавающие рыбки. Тело улыбается. Улыбка окутывает Лайсве с ног до головы: сперва ее стопы, затем лодыжки и колени, бедра и таз – там улыбка ненадолго задерживается и поднимается выше, к животу, груди, плечам и шее, и наконец становится ее улыбкой. Лайсве снова ощущает себя целой.

– Я люблю тебя, – говорит мать, – моя любовь всегда будет жить в твоем теле.

Лайсве размышляет, что плакать под водой не имеет смысла. Если заплакать под водой, слезы просто вернутся туда, откуда возникли.

– Послушай, моя дорогая, – говорит мать, – ты еще окажешься под водой; сегодня первый раз, но не последний. Ты понимаешь?

Лайсве кивает, и на миг колышущиеся в воде волосы матери переплетаются с ее телом. Оплетают его, как ростки.

– Сегодня тебе дали монетку. Монетка поможет переправить отца. Он даже не подозревает, как сильно в ней нуждается. Горе убивает его, а это опасно для окружающих. Есть человек по имени Джозеф; он сможет вам помочь. Вы должны найти Джозефа – он существует в прошлом, но есть и в настоящем. В следующий раз ты подплывешь к женщине – огромной женщине, великанше – и поможешь ей спасти миллионы детей, переправив их к авроре, новой заре.

– А потом, в самом конце, ты отправишься на поиски того, кто был твоим братом. Мальчик, которого ты найдешь, будет гореть в лихорадке, и, возможно, тебе покажется, что он хочет тебя убить, но я обещаю, моя прекрасная водная девочка, мой тюлененок, что он тебя не убьет. Мир встает между мальчиками и их истинным предназначением. Помни: ты никого не сможешь спасти. Ни меня, ни брата, ни отца, ни мир. В твоих силах лишь переправлять предметы, людей и истории из одного времени в другое. Осуществлять перестановки. Восстанавливать смыслы из обломков прежних смыслов.

Лайсве пытается подбежать к матери, но та превращается в воду.

Возвращается кит и ласково выносит Лайсве на поверхность океана. Она слышит громкий звук, похожий на звук разбивающейся о берег волны или корабля, и возвращается на поверхность, к спасательному кораблю и продрогшему рыдающему отцу, плачущему запеленутому братику и матери, навек ушедшей под воду.

После этого она знает, что воды можно не бояться, потому что время скользит и движется вперед и назад, как скользят и движутся предметы и истории. Она обретает новое знание о том, как перемещать предметы. Она постигает смерть и переход в новое качество.

Первая этнографическая заметка

Всякий раз, когда разговор заходил о золотой лихорадке, моя прабабка плевала на пол. И рассказывала, как Иоганн Август Зуттер – произнося его имя, она плевала на пол дважды, по плевку на каждое «т» в его фамилии, – издевался над женщинами из племени нисенан. Он бежал из родной страны, чтобы избежать тюремного заключения. Бросил пятерых детей. Присвоил себе пятьдесят тысяч акров земли. Заявил, что наши дома – его собственность. Что наши женщины и дети – его собственность. Мы сбивали руки в кровь – строили для него, готовили, убирали и помогали защищать «его» землю, чтобы он нас не убил. Он вмешивался в брачные обычаи нашего племени. Надругался над моей родной сестрой и двоюродной. Он любил ложиться с несколькими женщинами сразу. Меня изнасиловал еще девочкой. И моих друзей – и мальчиков, и девочек. Те, кто не хотели с ним ложиться, становились врагами. Те, кто не хотели с ним работать, становились врагами. Вода в реке Сакраменто окрасилась нашей кровью. Мы ели пшеничные отруби из деревянных корыт. Нам не давали ни тарелок, ни приборов. Сам он ел с фарфора. Мы спали в запертых клетушках без кроватей. Он бил нас, а некоторых забил до смерти. Другими обменивался с местными плантаторами. Обменивал нас, как скот, и торговал нашим трудом. Однажды, когда большинство из нас, живших на ранчо Зуттера – она снова сплюнула дважды, – погибли от эпидемии кори, он построил лесопилку. С лесопилки Зуттера и началась золотая лихорадка. Мы-то, конечно, знали, что в здешних реках и холмах водится золото. Эта земля полнилась золотом до самых краев. Но мы не знали, что чужаки сделают с этим золотом, с нами и с нашей землей. Жестокость Зуттера ознаменовала собой целую главу в нашей истории и имела далекие последствия, коснувшиеся и наших детей, и наших предков. Закончив рассказ, прабабка смотрела на пол, где блестела ее слюна, словно ждала, что из этой слюны вырастет дерево. Моя прабабка дожила до ста лет, но тело ее было искалечено горем и яростью. В наши дни оставшиеся индейцы нисенан в горах Сьерра-Невада промышляют низкооплачиваемым ручным трудом. В 1950-е мой отец учил нас не высовываться. Никогда не доверяйте правительству, говорил он. Люди из правительства приходят и крадут детей. Так было с моим братом. Научитесь быть тише воды, ниже травы, иначе вас убьют. Отец смастерил мне погремушку, подвесив черепаший панцирь на олений рог; она у меня до сих пор. Мать делала бусы из перламутровых раковин.

Сестра умеет плести непромокаемые корзины из багряника, папоротника и ивы. Но многие мои знакомые уже не умеют говорить на нашем языке… Прабабка сказала, что когда индейцы нисенан говорят