–Вообще-то, мне хотелось переговорить с тобой еще кое о чем,– сказал Конрауд, удерживая Эйглоу за руку. Она была явно раздражена, и он сознавал, что тут есть и его вина: сомнение, с которым он воспринял все, что она говорила, задело Эйглоу за живое, и чтобы вернуть ее расположение, было недостаточно просто продолжить беседу как ни в чем не бывало. Конрауду было необходимо коснуться одной деликатной темы, но он пока не решил, с какой стороны к ней лучше подобраться. Он только знал, что ждать дольше не может.

–И о чем же?

–О наших отцах,– произнес Конрауд.– О том, что тебе рассказала та женщина.

–О том, что их видели вместе?

–У тебя есть какие-либо догадки касательно того, чем они занимались? Я понимаю, что мы все это уже обсуждали, но теперь появилась эта новая информация.

–Я бы не стала придавать большого значения тому, что она говорила. Их видели вместе – и на этом все. Маульфридюр не смогла вспомнить, где она об этом услышала и от кого, и почему вообще была затронута эта тема. Возможно, они встретились случайно – просто столкнулись на улице, и за этой встречей ничего не стоит.

–Ну да, разумеется,– проговорил Конрауд.– Вероятно, не следует здесь искать каких-то потаенных смыслов, но меня продолжает мучить один вопрос, который, я полагаю, лучше обговорить с тобой: ты как-то сказала, что Энгильберт весьма расстроился, узнав о смерти моего отца.

–Да, это так. Мама рассказывала мне, что он сделался очень нервным и даже стал бояться темноты – вплоть до того, что с наступлением сумерек не осмеливался находиться в комнате один. Я ведь тебе уже говорила, что отец был очень чувствительным.

–Возможно ли, что существовала какая-то иная – более весомая – причина, которая могла бы объяснить его нервозность и о которой ты с твоей мамой не были осведомлены?

Эйглоу вопросительно подняла брови:

–Что ты имеешь в виду?

–Ну, ты же говорила, что Энгильберт нелестно отзывался о моем отце,– что тот был пьяницей и пройдохой, по милости которого он ввязался в темные дела и впоследствии горько об этом пожалел. Я посчитал само собой разумеющимся, что он намекал на их совместную деятельность во время войны.

–Ну да.

–А что если он имел в виду нечто, случившееся позднее?

–Я тебя не понимаю.

–Мой отец оставил после себя коллекцию газетных вырезок с заметками об эзотерических практиках. Опубликованы они были незадолго до его смерти – следовательно у него вновь проснулся интерес к этой теме спустя годы после того, как они сотрудничали с Энгильбертом во время войны. Насколько я знаю, тот являлся единственным экстрасенсом, с которым был знаком и когда-либо имел дело мой отец. А теперь выясняется, что их видели вместе незадолго до того, как отца убили. Если сложить все эти факты воедино – газетные статьи, реакцию Энгильберта, то, как он отзывался об отце и обвинял его во всех грехах…

–Ты на что намекаешь?

–Как ты полагаешь, твой отец был способен на нечто подобное?

–Ушам своим не верю!– возмутилась Эйглоу.– Ты что же, думаешь, что это моего отца рук дело?

–Не сердись, Эйглоу, я всего лишь пытаюсь найти ответы. Прошло столько времени, особых свидетельств у меня не имеется, и…

–Ты думаешь, что это мой отец схватился за нож и зарезал твоего отца?! Вот так взял и убил его?

–Я просто говорю, что полиция такой версии не рассматривала. Но теперь нам известно, что они предположительно снова…

–Ну это уж, знаешь ли, не намеки, а прямое обвинение моего отца в убийстве!

Буквально трясясь от злости, Эйглоу вскочила на ноги, с грохотом опрокинув стул. Некоторые посетители кафе обернулись на шум.

–Я рассказала тебе об отце, потому что доверяла тебе!..– прошипела она, устремляясь к выходу.– Я тебе доверяла!

Поднявшись, Конрауд подошел к стулу, ухватил его за спинку и поставил на место. Затем он расплатился за кофе и покинул заведение. По пути к машине он клял себя за опрометчивые слова и размышлял, как бы ему вернуть расположение Эйглоу. Когда Конрауд усаживался за руль, ожил его мобильник. Номер был ему известен, однако отвечать он не спешил и принял вызов лишь спустя несколько гудков. Звонила бабушка Данни. Она спросила, не помешала ли, на что Конрауд из вежливости ответил, что нет. Он посчитал, что ему стоит быть потактичнее с людьми после того, что произошло в кафе. Он собрался было поинтересоваться, все ли у них в порядке, но вовремя одернул себя – подобный вопрос был совсем не к месту. В той семье все было далеко не в порядке.

Женщина сразу перешла к делу:

–Вы не знаете, вышла ли полиция на след того парня?

–Парня?

–Ласси, я имею в виду.

–Нет, я ничего такого не слышал,– сказал Конрауд.– Но его скоро найдут. Я так понимаю, что полиция прилагает все усилия, чтобы выяснить его местонахождение.

–Боюсь, что полиции совсем не до этого,– вздохнула женщина.– Она полагает, что Данни превысила дозу наркотика и ни о каком преступлении речи не идет. Как по-вашему – расследование будет прекращено?

–Не могу знать,– осторожно ответил Конрауд – он старался во что бы то ни стало избежать очередной перепалки и намеревался как можно деликатнее посоветовать женщине обратиться напрямую к полицейским.

–Нам бы очень хотелось поговорить с тем человеком,– продолжала женщина.– О Данни, ну и обо всем остальном.

–Вы полагаете, что он имеет какое-то отношение к тому, что Данни ввезла в страну наркотики?

–Ну да, об этом тоже хотелось бы его расспросить.

–Вам следует обсудить это с полицией,– сказал Конрауд, подыскивая повод, чтобы поскорее закончить разговор.– Ласси найдут – это лишь вопрос времени.

–Вы не возражаете против того, чтобы заехать к нам?– спросила женщина.– Во всей этой истории мы в первую очередь доверяем вам – Эртна всегда так хорошо о вас говорила.

–Эртна?

–Знали бы вы, как она вами гордилась.

Конрауд не нашелся с ответом – женщине удалось несколько выбить его из равновесия.

–Мы тут кое-что обнаружили и хотели бы вам это показать,– продолжала женщина.– Вопрос деликатный, и мы подумали, что лучше бы посоветоваться с вами.

–А что вы обнаружили?– заинтересовался Конрауд.

–Предпочитаю вам это показать, когда вы к нам заглянете.

Конрауд не сумел сразу придумать причину, чтобы отклонить приглашение и не показаться чересчур резким,– он все еще не отошел от размолвки с Эйглоу. Поскольку пауза затянулась настолько, что стала неловкой, он все же пообещал, что заедет к ним попозже, ну или по крайней мере как только выкроит время.

Конрауд сделал кое-какие заметки, когда просматривал материалы дела об утонувшей девочке: вчастности он записал имя ее матери, а также отчима и его сына. Кроме того, у него имелось имя и последний адрес человека, обнаружившего труп в Тьёднине. Вообще-то, этой информацией он воспользоваться не собирался, но теперь подумал, что она может ему пригодиться, чтобы навести мосты с Эйглоу, которая оскорбилась тем, что он не воспринял всерьез ее рассказ о том, что произошло много лет назад на дне рождения ее одноклассницы, а также о том, что ей недавно привиделось в парке Хлёумскаулагардюр. В довершение всего Конрауд еще и обвинил ее отца в ужасном преступлении. Снова и снова прокручивая в голове их беседу, он лишний раз убеждался в том, что всему виной стала его собственная неделикатность. Ему вообще не стоило поднимать определенных тем.