– Сыр, а как же он тогда заплатит нам штраф? – спросил главаря самый маленький из банды, тот, что смеялся, когда Стаффи упал.

– Заплатит, – процедил Сыр, сощурившись. – Эй ты. Сейчас будем из тебя девочку делать. Спускай штаны.

Стаффи тяжело сглотнул. Нет, они не могут так поступить с ним. Они же дети. Мерзкие, отвратительные, злобные дети.

– Ну! – Сыр махнул ножиком перед носом у Стаффи.

Руки не слушались, когда он начал торопливо расстегивать брюки. Мальчишки гадко хихикали.

Штаны сползли вниз.

– Вставай на четвереньки.

Стаффи подчинился. Нежный утренний ветерок холодил его голый зад. На голову ему напялили вонючий мешок и завязали на шее. Глотая слезы и задыхаясь, Стаффи ждал.

Надругательство затягивалось, не начавшись. Сквозь плотную ткань Стаффи слышал, как малолетние бандиты спорили о том, кому из них «вставлять». Никому не хотелось. Скорее всего, никто из них еще не умел делать это.

Стаффи почувствовал некоторое облегчение. Но мешок душил его, и в голове гудело от смрада. Внезапно сильный удар под зад свалил его на землю. И шесть пар ног принялись старательно выписывать на теле жестокие узоры. Стаффи завопил, потом крик перешел в глухое стенанье, в жалкий хрип. Тогда его перестали бить и оставили в покое.

Он слышал удаляющийся детский смех. Долго лежал, скрючившись, не решаясь пошевельнуться. Боялся, что они вернутся. Полчаса, не меньше. Нужно выждать. Притвориться мертвым. Беда обходит мертвых стороной.

Наконец, едва удерживаясь на грани сознания, Стаффи сорвал с головы мешок. Рот широко открылся, заглатывая воздух большими порциями. Не вставая, Стаффи натянул штаны.

Ему казалось, что он и вправду умирает. Казалось, что боль беспощадно грызет его несчастную плоть. Что ему отбили какой-то важный внутренний орган, и ничто уже не спасет его.

От страха Стаффи подскочил и побежал. Помойные окрестности огласились его воплем:

– Помогите! Помогите! Умираю!

Споткнувшись, он снова шлепнулся. И с удивлением обнаружил, что ничего у него не болит. Все внутренности были на месте. Плоть покрылась множеством синяков, но какие из них от битья, а какие – от. падений?

И Город уже совсем близко.

Стаффи приободрился. Почистился. Нашел лужу и отмыл с лица грязь. Пригладил волосы.

В Город он вошел уверенным в себе человеком, гордым сыном помойки, свободным гражданином мира, никому и ничем не обязанным, и меньше всего – благодарностью.

Он понял, что сон обманул его. Город был мертв, это так. Но участь людей, встреченных им на улицах, не рождала чувства собственного превосходства, ибо они были лучше, чем он, одеты, не смотрели голодными и безумными глазами и, конечно же, имели крышу над головой.

Это повергло Стаффи в великое уныние и раздражение. Столь великое, что страшная участь самого Города почти не задела его внимания. Его не трогал ни вид обвалившихся там и сям зданий, ни выбитые окна, ни черные, вылизанные огнем стены, ни вспученные уличные покрытия, ни многое другое, свидетельствовавшее о большой беде, прошедшей через Город.

Стаффи был зол, потому что вдобавок ко всему, отыскав вывеску столовой для бродяг, вспомнил, как Сыр, наглый щенок, уронил себе под ноги его карточку питания. А без карточки его никто не накормит. Даже если он станет просить милостыню.

Он забрел в глухой безлюдный переулок, сел на тротуар и задумался. Есть хотелось все сильнее.

Спасение явилось в виде маленького уличного оборванца. Увидев его, шаркающего подошвами по противоположному тротуару, Стаффи поначалу испытал знакомый уже страх. Ему показалось, что на него снова покушаются, тесня круг насилия, позора, боли. Дети так бездушны.

Но ребенок не смотрел на него, напротив, сосредоточенно ковырял в носу. Успокоившись, Стаффи встал, глянул по сторонам и в три прыжка догнал беспризорника. Холодное лезвие ненависти медленно ворочалось в кишках. Малолетние засранцы смели издеваться над ним, заставили его испытывать унизительный страх, хотели убить. Из-за них он едва не умер. Гнев его должен выпить чашу мести.

Мальчишка, ничего не подозревая, оглянулся. Глаза его округлились. Но удрать он не успел. Стаффи, оскалившись, вцепился обеими руками в тонкую, щуплую шею и крепко сдавил. Оборванец захрипел и сразу обмяк в его кулаках. Стаффи выпустил тело. Торопясь, обыскал, нашел карточку бездомного. Потом пнул ногой тщедушное тело и, озираясь, покинул переулок.

В столовой для нищих сим с очень наглой рожей выдал Стаффи миску с дымящейся жижей и кусок серого хлеба. Стаффи хотел было возмутиться и наорать на сима, но сзади его подпирала очередь таких же, как он, голодных бродяг, побирушек, бесприютных отбросов общества. В спину тыкали кулаком, в затылок дышали дурной вонью, подталкивали коленом под зад и орали, чтоб не задерживал.

Стаффи угрюмо протиснулся к одному из столов, облепленных жующими людьми, и молча выхлебал питательную, но совершенно безвкусную баланду. По соседству с ним двое голодранцев, чавкая, лапидарно обменивались впечатлениями:

– Видал? – спросил один, тыча грязным пальцем в окно.

– Мор будет, – заверил его второй.

– Не, война. Точно война.

– С кем?

– Когда прилетят, тогда узнаем с кем.

– Откуда прилетят?

– Оттуда. – Палец показал на потолок.

– Ну так я и говорю, мор будет. Как тараканов… к ентовой матери.

Стаффи проглотил последний кусок хлеба, по вкусу похожего на картон, вытер руки о штаны и громко сказал:

– Вот уроды. Пожрать спокойно не дадут. – Нарочно громыхнул миской и двинулся к выходу.

Оба голодранца мгновенно вскинулись, побросали убогую еду и заорали вслед обидчику:

– Ах ты гнусь. А ну стой!

Стаффи толкнул им под ноги взвизгнувшую девку с полной миской в руках и припустил что есть сил. Пробежав целую улицу, оглянулся. Преследователей не было видно. Вероятно, запутались в девке и на ней выместили обиду. Стаффи остался доволен публично выраженным протестом против гадкой кормежки и хамского обслуживания.

Что делать дальше и как еще демонстрировать всем и каждому свое недовольство, он пока не знал. Солнце поднялось уже высоко, к полудню. Было жарко, и запах гари усиливался. От него болела голова. Стаффи отыскал половинку скамьи из пластикона – вторая половина оплавилась и торчала сбоку корявой припекой, – и утвердившись на ней, принялся разглядывать правую руку.

На запястье крепким, долго не стирающимся гелем были кем-то старательно выведены очень странные слова: «Первого числа, два пополудни, поляна у Горькой Лужи, ознакомительное собрание, не опаздывать». То есть «кем-то» наверняка был он сам, больше вроде некому. И слова, взятые по отдельности, были совсем нормальными. Но целиком отдавали полным кретинством.