это такое, полонина, спрашиваем? У Славки тут же слезы высохли. Да это, да это же... И как начал рассказывать, как начал, не угомонился, пока няни обед не принесли. Вот тебе и молчун!..»

— Сыча нечистая сила принесла. Ух как воет! Разве сычи зимы не боятся?

— Какой сыч? Ветер изводится в трубе.

«...Когда приносят почту, только один Славка отворачивается к стене и делает вид, будто спит. Думали, человеку не от кого весточки ждать, потому и грустит. Родная его полонина под немцем... Как-то был у меня день рождения, и выпили мы за здоровье наших воинов, живых и павших, вот тогда и признался мне Славка...»

— Тетя Надя, вы еще спите? Уже рассветает, правда, развиднюется.

— Вздремнула малость. Что ж, пора. Чугунок с картошкой в печи стоит, может, еще и не остыл.

— У меня есть...

— Что у тебя есть — в дороге пригодится. Садись... Да чайку попей, чтобы в животе не бурчало... Спи, Павлуша, спи, тебе еще рано.

«...И дал я клятву, что никто не услышит от меня Славкиной тайны. Вчера дал, а сегодня нарушил слово и вот пишу Вам, незнакомая мне Стефания, украдкой это письмо. Когда вели нас в баню, я вернулся, будто по нужде. И удалось мне разыскать конверт с Вашим адресом. Скверно у меня на душе, будто негоже веду себя, и все же я верю, что Вы меня простите. И Вы, и Славка. Ведь это же не дело — от любимой жены прятаться. Говорят, настоящая любовь и жертву примет. Но это смотря с какой стороны подойти. Кто знает, где счастье? А несчастье — оно никогда не замешкается. Так неужели судьба нам покорно подставлять горю свою шею? Когда приедете, прошу Вас, не выдавайте меня, я все-таки поклялся Славке, боюсь — он не в шутку разгневается. Возможно, я и не решился бы на такой шаг, но увидел Ваше фото. Посмотрел в Ваши глаза и поверил им. Бывает же такое!..»

— Не забудь, в дороге отоспись, а то круги под главами, как у великомученицы. Тоже мне — мячик... Не смей в таком виде показываться своему дударику! Помни, Стефка, женщина всегда должна быть женщиной.

— Ой, тетя, да я это с вами, а будет рядом Славка... Слышите, а вдруг он что-нибудь об Антоне знает?..

2

Реки не признают границ.

Родившись во Франции на плато Лангр, торопливый Мёз в своем вечном стремлении к морю спешит на север. Не останавливают его и Арденны. Прорубив глубокую впадину в силурийских известняках, кварцах и песчаниках, река выкатывается на просторы Бельгии и здесь меняет свое подданство. Отныне Мёз становится Маасом и, приняв около Намюра в свое лоно Самбру, неожиданно резко берет курс на восток. Словно маршал, собирающий разбросанные полки под одно знамя, он направляется к Льежу, чтобы присоединить к себе Урт и Амблев. И теперь уже, наполненный силой и сознанием своего величия для окружающего мира, снова поворачивает к Северному морю.

В свою очередь Урт и Амблев совершают обособленный маневр. Собрав горные воды из двух провинций, они сливаются около городка Комбле‑о-Пон и остальное расстояние до Мааса преодолевают уже единым потоком.

Так называемая аллея Урт-Амблев — это гигантский природный коридор, который связывает Высокие Арденны с Льежем, третьим по величине промышленным и культурным центром Бельгии.

Перескакивая через реку железобетонными мостами, по долам и горам бежит к Люксембургу железная дорога. Бежит, оставляя по пути небольшие станции с красными башнями водокачек, перепрыгивая то на левый, то на правый берег, то и дело скрываясь за крутыми холмами и поворотами.

Затерялась среди них и станция Пульсойер, куда привез Рошар Антона Щербака.

Был тот ранний час, когда все живое еще пребывает в сладком забытьи сна, с гор спускается мгла, свиваясь в белесые клубы тумана, контуры предметов призрачны, а расстояния обманчивы.

Неподалеку плескалась речушка.

Рошар постучал в чьи-то двери.

Яркий свет ослепил Антона. В комнате, куда их провели, были двое: молодая женщина в ночном чепчике и просторном платье, которое, однако, не скрывало ее беременности, и спортивного телосложения мужчина в очках, каких-то случайных, совершенно неуместных на его широком подвижном лице.

— Эжени.

— Симон.

«Везет мне на Симонов», — подумал Щербак, ловя себя на том, что невольно назвался Антуаном.

Ладонь у Симона была в тугих мозолях, крепкая.

Эжени что-то шепнула Рошару. Тот улыбнулся.

— Моя племянница говорит, что вы похожи больше на француза, чем на русского.

— Я уже слышал об этом, — Антон засмеялся. — А все, видно, оттого, что я смуглый от природы.

Рошар хотел было закурить, но, взглянув на Эжени, сунул трубку опять в карман и начал прощаться.

— Так скоро, мсье?

Старик обнял Антона.

— Надо.

— Спасибо вам! Скажите Дезаре, что мне теперь будет не хватать его... Доведется ли еще встретиться?

Симон повел Антона на второй этаж.

Снова были скрипучие ступеньки и тихая каморка, обставленная, как номер в провинциальной гостинице. Симон гостеприимно развел руками, загадочно усмехнулся и исчез за дверью.

— Да, переселилась птичка в новую клетку, — задумчиво молвил Антон.

Спать не хотелось, выспался в вагоне. Бросил на стол плащ и с хрустом потянулся.

— Ну, вот уже и хенде хох, — раздался чей-то веселый голос за спиною.

Антон замер. Прикидываться глухонемым Клодом не имело смысла. Он только что говорил о клетке и был, похоже, недалек от истины. Неужели западня?

Из-за портьеры шагнул рослый мужчина в гражданской одежде.

— Испугался?

Из-под бровей, нависших густыми кустами, смотрели переполненные радостью глаза, большие, навыкате, в них прыгали, перевертываясь, веселые чертики.

— Будем знакомиться? — здоровяк приблизился к Антону и так крепко стиснул его в объятиях, что затрещали кости. — Здорово, земляче! Так вот, перед тобою Егор Довбыш собственной персоной. Бывший сталевар, матрос Дунайской флотилии, а теперь... Ну, кто теперь — сам видишь. А ты — Антон Щербак, верно говорю?

— Откуда знаешь?

— Э-э, братишка, если бы не знал, какого черта я спозаранку торчал бы в этой каюте! А ты, вижу, парень осторожный.

— Жизнь научила.

— Да, она научит, это верно...