По тому, что девушка изучила прежде всего мужское население двора, даже деда Трофима не пропустила, и по тому, как она всех оглядывала, я подумала, что у нас будет немало проблем с Таюшкой. Как в воду глядела, хотя чего тут глядеть, нимфеток за версту видно.

Анея с Косым с утра отправились в Дешовку на какие-то там переговоры с местным населением. Анее хотелось заполучить роскошный покос, которым дешовчане (как назвать жителей деревни со столь примечательным названием?) все равно не пользовались, поскольку сено было неудобно возить вокруг леса по болотинам, но считали своим. Тетка, видно, решила воспользоваться благостным из-за хорошего урожая и покоса настроением жителей и недорого выкупить этот покос, а их нанять для заработков на время следующего покоса. Это выгодно и им, и ей, а уж убеждать Анея умела. Где не получалось лаской, следовал командный тон, и люди подчинялись. Однажды у меня даже мелькнула мысль, что, пожелай тетка, она могла бы обездвиживать не хуже Воинтихи. Но боярыне, пусть и вдовой, это ни к чему.

Для Лушки отсутствие матери на дворе, а уж тем более в Козельске, – праздник. Чем дальше от Анеи, тем лучше, вернее, легче жить. Строгое око матери – главный ограничитель Лушкиных безобразий, не будь его, представляю, как расходилась бы моя сестрица.

Упустить возможность порезвиться Лушка, конечно, не могла. Убедившись, что Анеи действительно нет на дворе и Косой убыл с ней, Лушка метнулась ко мне с нелепым предложением:

– На сеновале сено страсть как удобно сложено. Пошли, покатаемся?

– Как это?

– Ну, посъезжаем вниз. – Видя мои сомнения, Лушка потащила меня за собой: – Пойдем, пойдем. Здорово же!

Будь хозяйка дома, кто бы разрешил двум почти взрослым дурехам вообще залезать на старательно уложенное сено? Но Анеи не было, и вакханалия началась!

Мы с удовольствием и визгом съезжали вниз, валялись, хохоча, и снова забирались наверх. По-моему, я вообще перестала воспринимать себя тридцатилетней женщиной из далекого будущего, кувыркалась в сене и орала не меньше Лушки.

В очередной раз с визгом скользнув с самого верха, мы обе замерли, подавившись смехом, – в двери стояла Анея! Кажется, единственное, о чем я подумала: откуда она взялась, если должна быть в Дешовке? Лушка все же произнесла растерянно:

– Ма-ма…

Тетка оглядела бедлам, который мы устроили, и пожала плечами:

– Во дурищи-то…

Глядя вслед ее спине, я подумала, что тетка права, сотворить то, что сделали мы, могли только две здоровенные дуры. Следующие полчаса сено быстро и старательно возвращалось на место, сделали даже лучше, чем было, вымели все. Выбрав остатки соломы из волос и старательно отряхнув рубахи, мы обреченно выползли наружу. Все тихо, вернее, каждый занимался своим, и никому до нас дела не было…

– А… где мама?

– Анея-то? – явно удивился распрягавший лошадь Трофим. – Так в Дешовке с утра еще. А тебе зачем?

– Как с утра? Точно с утра?

– Да зачем тебе-то?

Мы с Лушкой переглянулись и быстро затрусили в дом.

– Ты ж ее видела? – осторожно поинтересовалась сестрица, когда мы уже уселись на лавке, тесно прижавшись друг к дружке и стуча зубами.

– Ага, видела…

В эту минуту в дом вошла сама Анея. Мы с Лушкой дружно подвинулись по лавке подальше от вошедшей женщины. Та изумленно уставилась на нас:

– Вы чего?

– А… а ты когда вернулась?

– Недавно.

– А чего же Трофим сказал, что еще нет?

– Он меня не видел. Вы убрали за собой?

– Да! – в два голоса заверили мы, старательно кивая.

Анея рассмеялась и, взяв с печи плат, вышла вон. Лично у меня отлегло от сердца, не потому что удалось избежать наказания, а потому что тетка оказалась нормальной и действительно была на сеновале, а не почудилась нам. Кажется, у Лушки тоже.

Но еще несколько дней мы ходили мимо сеновала почему-то с опаской, словно там было что-то запредельное.

Я уже окончательно чувствовала себя пятнадцатилетней боярышней и мало задумывалась над тем, что будет дальше. Но неожиданно снова появилось предчувствие скорых перемен… Вообще, со мной творилось что-то непонятное, с каждым днем я словно благополучно забывала прежнюю московскую жизнь и все больше вживалась в образ той Насти. Боялась строгой тетки, шкодила с Лушкой и ждала приезда отца. Почему-то было ощущение, что именно после его возвращения что-то изменится. Конечно, изменится, ведь меня должны выдать замуж! Может, посоветоваться с Лушкой о том, как отодвинуть сие радостное событие?

Кажется, я поддалась этим превращениям почти сознательно, стараясь просто избежать ответа на тот самый страшный вопрос: говорить или не говорить? Просто заняла страусиную позицию, спрятав голову в песок, чтобы не видеть надвигающейся беды. Внутри шевелилась подленькая надежда, что, увидев такое мое совсем не героическое поведение, те, кто пересадил меня, плюнут и вернут обратно. Однажды, правда, пришло в голову, что в моем внезапном перемещении могло и не быть никакого особого умысла, просто там тело переехал грузовик, а мое, как бы это обозвать… ну, в общем, мое нутро пристроили в то, что попало под руку. И что мне теперь, погибать во второй раз, что ли?!

Лучше всего эти тяжелые мысли забывались рядом с беспокойной Лушкой, рядом с ней размышлять было просто некогда, может поэтому я всецело подчинилась воле сестрицы. Но московское нутро из меня все равно лезло во все щели.

На весь Козельск раздавался деревянный стук, но теперь уже не от нашего терема. Сотник Вятич снова гонял молодых дружинников до двадцать седьмого пота…

– Настя, слышь, Вятич опять воинов гоняет, на мечах бьются. Пойдем глянем?

Конечно, пойдем. Мне было очень интересно, как бились на мечах в тринадцатом веке, совпадают ли наши представления об этом с действительностью. И все же я усомнилась:

– А нас пустят туда?

Верно, мужики очень не любят присутствия женщин не только на кораблях, но на любых других своих тренировках. Даже на единоборствах терпят только у новичков, профессионалы откровенно дистанцируются. Но Лушка мотнула головой:

– Пустят. Кабы дядька Федор в Козельске был, так не пустили бы, а Вятич, он добрый, пустит.

Мы отправились на площадку, выделенную для тренировок дружинников. Туда явно не допускалась женская половина Козельска, но Лушка сделала вид, что просто не подозревает о таком запрете, и нагло расположилась в сторонке, стараясь не привлекать к себе внимания. Я последовала примеру своей беспокойной сестрицы.

Лушка разглядывала изготовившихся к тренировке парней оценивающим взглядом. Ах ты ж, боже мой, средневековая нимфетка! Но на парней ее внимание действовало весьма положительно (или наоборот, я еще не поняла), они подтянулись, принялись даже красоваться… Распускание хвостов продлилось ровно до команды Вятича, о нас с Лушкой тут же забыли, видно, дружинники прекрасно знали, чем грозит излишнее внимание к постороннему. В данном случае мы были посторонними.