В этих школах обучались дети представителей класса, который должен был казаться бедняку Хрущеву пределом мечтаний, — рабочей аристократии, высококлассных профессионалов, работавших в безопасных условиях, получавших неплохую зарплату и живших в очень приличных по тогдашним меркам домах. Конечно, они не составляли основную массу рабочих — но их было довольно много. Некоторые из них (приблизительно 10 % от общего числа рабочих) даже приобретали собственность и начинали вести себя как владельцы собственности — то есть, в сущности, из пролетариев превращались в буржуа20.

В 1881 году во всей Российской империи было 434 горных инженера, из которых в частной горно-добывающей промышленности работали лишь 127. В середине 1890-х в списке обслуживающего персонала донбасских шахт значились (помимо 137 иностранных специалистов) 80 горных инженеров, 67 техников и технологов, 150 десятников, 1150 руководителей артелей и старших рабочих в шахтах и 400 мастеров и начальников цехов на фабриках21. Попасть в их число было нелегко; однако энергичные, инициативные, надежные люди, способные заслужить доверие начальства, могли надеяться на карьерный рост.

В сущности, эти люди составляли зачатки «среднего класса», на отсутствие которого историки отчасти возлагают вину за экономическую отсталость и политический авторитаризм Российской империи. Эти честолюбивые пролетарии со временем могли положить начало демократическому рабочему движению, связывающему свои надежды с конструктивной модернизацией. Однако сейчас они находились в тупике — между загнивающим царским режимом, запрещавшим даже организацию профсоюзов, и большевиками, действовавшими во имя рабочего класса, но в долговременной перспективе — вразрез его интересам.

Таков был мир, в котором обитал с 1908 по 1918 год Никита Хрущев. И, судя по всему, этот мир ему нравился. Правда, ранний биограф Хрущева Эдвард Крэнкшоу с этим бы не согласился: как ни тяжела была жизнь в Калиновке, пишет он, но «долгие часы, проведенные в полях, несли на себе отпечаток прелестей деревенской жизни. Мальчик бегал босиком — но ноги его ступали по рыхлому песку, дорожной грязи или шелковистой траве пастбищ. Он мог удить рыбу… мог впитывать звуки и запахи бесконечной русской равнины». В Калиновке было «очарование жизни» — а в Юзовке, в которой прошла юность Хрущева, автор не смог найти «ни одной симпатичной черты»22.

Неужто в самом деле ни одной? А сам город — новый мир, бурно развивающийся, бурлящий энергией, столь схожей с энергией самого юноши? Никита приехал в Юзовку в четырнадцать лет: в 1917 году ему исполнилось двадцать три. За эти годы он обрел не только свое место в жизни, но и мечту, к тому же встретив женщину, которая разделила с ним и то и другое23.

Родители Хрущева в дни возмущений и беспорядков отсылали сына в Калиновку — от греха подальше. Однако чем больше старались они защитить сына от городских опасностей, тем больше должна была его привлекать шумная, суетливая, полная неиссякаемых возможностей городская жизнь. Поначалу он занимался здесь тем же, что и в Калиновке — пас коров и овец, работал в саду у местного помещика. Потом, как и другие подростки, сделался трубочистом — тяжелая и опасная работа, в процессе которой нужно было залезать в узкую трубу, а потом выбираться оттуда, перемазавшись сажей и пеплом24. Потом стал учеником на заводе — в это время у него появилась «мечта научиться слесарному делу». Ему предложили на выбор учиться на токаря или на слесаря — он выбрал последнее и, «немного поучившись, получил удостоверение и инструменты и начал ходить по цехам, чинить оборудование. Так в пятнадцать лет я стал рабочим»25.

Металл для слесаря — все равно что дерево для плотника. На вопрос, почему он выбрал профессию слесаря, Хрущев отвечал: «Токарь имеет дело только с отдельными деталями, а слесарь собирает всю машину целиком и запускает ее в работу»26. В первые же годы работы он собрал себе из обрезков труб велосипед, потом приделал к нему самодельный мотор и гордо разъезжал по городу на этом «мотоцикле».

Хрущев стал учеником слесаря-еврея по имени Яков Кутиков на фабрике Инженерной компании Боссе и Генфельда, неподалеку от шахт, в так называемом старом городе — темном районе с узкими, мощенными булыжником улочками, — так непохожем на раскинувшийся выше на холме современный Донецк. Немецкая компания Боссе и Генфельда занималась ремонтом сложного шахтового оборудования — подъемников, вагонеток, насосов и т. п., а также производила некоторые более простые устройства, используемые на шахтах. Хрущев работал на заводе с шести утра до шести вечера, с получасовым перерывом на завтрак и часовым — на обед, и получал за свой труд двадцать пять копеек в день. Пока он не соорудил себе велосипед, на работу и с работы, за несколько километров от дома, ходить приходилось пешком27.

Жизнь была нелегкой, но увлекательной. На групповой фотографии рабочих компании, относящейся к 1910 году, мы видим степенных, потрепанных жизнью рабочих в темных куртках и теплых шапках; и среди них, в самой середине переднего ряда, широко улыбается нам курносый круглолицый парень — ученик слесаря Никита Хрущев28.

В своем энтузиазме Никита был не одинок. Согласно исследованию настроений молодых санкт-петербургских рабочих, ровесников Хрущева, «…ученики стремятся как можно скорее и как можно полнее втянуться в субкультуру взрослых товарищей: они гордятся своим растущим мастерством и смотрят на себя как на полноценных рабочих»29.

Молодой московский рабочий так описывал свой профессиональный рост: «После года за станком я уже умел чертить и мог сделать не очень сложный чертеж. Я чувствовал все большую уверенность в собственных силах… Я становился смелее и увереннее в суждениях. Власть надо мной „старших“ слабела. Я начал критически относиться к обыденной морали»30.

Дальше тот же рабочий вспоминает (словами, поразительно напоминающими знаменитый соцреалистический роман «Цемент»), как «был захвачен поэзией большого металлургического завода: мощный рев машин, струи пара, колонны труб, черный дым, вздымающийся к небесам — все это казалось мне прекрасным… Я чувствовал, что растворяюсь в фабрике, в суровой поэзии труда, поэзии, ставшей мне ближе и дороже тихого, ленивого течения сонной деревенской жизни»31.

Важно иметь в виду, что слесари в иерархии заводской жизни стояли почти на самом верху. По категориям оплаты в компании «Новороссия» слесари занимали третье место в первой десятке32. Работа строителей, например, ценилась куда дешевле: в результате, как вспоминал Хрущев, «те, которые строили дома: клали стены из кирпича и выполняли плотницкие работы, считались „деревней“»33.

Несмотря на тяжелый труд, Никита всегда находил время для общения с друзьями. Целые дни проводил он с Михаилом и Ильей Косенко, ровесниками и такими же, как он, учениками на заводе. Восемьдесят один год спустя дочь Ильи Ольга еще жила в семейной глинобитной мазанке, выстроенной в 1910 году. Улица, по которой Никита ходил в гости к своим друзьям, в 1991-м выглядела, должно быть, еще хуже, чем восемьдесят лет назад: посреди дороги — канава, полная мутной воды, обочины заросли травой, по сторонам, за изломанными заборами — мазанки дореволюционных времен. Прохожие опасливо пробирались краешком канавы, перепрыгивая через камни и обходя кучи мусора. В 1910 году, когда круглолицый рыжий паренек приезжал к друзьям на своем «мотоцикле», распугивая шумом мотора окрестных голубей, будущее виделось ему в розовом тумане и жизнь казалась прекрасной.