– Нет, благодарю вас, мистер Смит, я уж лучше дойду как-нибудь сама.

Это была первая слабая попытка Эльфриды запугать своего возлюбленного.

Однако, больше опасаясь результатов такого решения, чем того, что именно воспитанный молодой человек будет думать о ее своенравии, она тут же решила вознаградить себя отменой своего же приказа.

– Знаете, я тут подумала и решила принять вашу помощь, – сказала она.

Они стали медленно подниматься на холм, идя в нескольких ярдах позади кареты.

– Как вы молчаливы, мисс Суонкорт! – заметил Стефан.

– Возможно, я думаю о том, что и вы молчаливы тоже, – парировала она.

– У меня могут быть на то свои причины.

– Едва ли, ведь это печаль делает людей молчаливыми, а у вас нет никакой печали на сердце.

– Вы ничего не знаете: передо мной стоит большая трудность; хотя кто-то мог бы сказать, что это не трудность даже, а скорее дилемма.

– Что же это? – спросила она тотчас.

Стефан замялся.

– Я мог бы сказать, – молвил он. – Возможно, сказал бы в подходящий момент, настолько подходящий, что…

Она выпустила его руку и пылко отбросила ее от себя, встряхнув головою. Она только что усвоила урок, что теряешь очень много собственного достоинства, когда задаешь вопрос, на который отказываются отвечать, пусть даже в столь учтивой форме, ибо, несмотря на то что вежливость оказывает добрую услугу, если речь заходит о требованиях и компромиссах, она очень мало помогает, когда тебе прямо отказывают.

– Я не желаю об этом ничего знать, не желаю, – отрезала она и продолжала: – На вершине холма нас ожидает карета, мы должны ехать.

И Эльфрида побежала вперед.

– Папа, вот и твоя Эльфрида! – закричала она, обращаясь к неясной фигуре старшего джентльмена, когда сама вспорхнула в карету и опустилась на сиденье рядом с ним, не пожелавши принять помощь от Стефана.

– Ах, да! – буркнул священник притворно-настороженным тоном, пробудясь от глубочайшего сна и вдруг вознамерившись выйти из кареты.

– Боже, папа, что ты делаешь? Мы еще не приехали домой.

– Ох, нет, нет; конечно же мы еще не дома, – сказал мистер Суонкорт очень торопливо, пытаясь откинуться назад и вернуться в свое прежнее положение, сделав вид, что он вовсе и не двигался. – Дело в том, что я так глубоко задумался, что потерял представление о том, где мы находимся. – И через минуту священник снова стал похрапывать.

Тот последний вечер будто бы набросил тень необыкновенной печали на лицо Стефана Смита, а повторяющиеся наказы священника, чтоб он приезжал в летнюю пору повидать их снова, казалось, только портили ему настроение, а не уменьшали его печаль.

Он покинул их в сером свете раннего утра, когда краски земли были темными, а солнце еще не показалось на востоке. Эльфрида всю ночь проворочалась с боку на бок в своей маленькой кровати, беспокоясь о том, что никто из домашних слуг не поднимется так рано, чтобы помочь ему собраться, а также опасаясь, что она больше не увидит его ярких глаз и кудрявых локонов, ну а то, что он обладал какой-то глубокой тайною, придавало его облику еще больше романтичности в ее глазах. До некоторой степени – как проворно женское любопытство облекается в одежды заботы – она почувствовала себя ответственной за его благополучное отбытие. Они позавтракали прежде, чем занялся день; мистер Суонкорт, который все более и более проникался симпатией к простодушному виду своего гостя, решился встать спозаранку и проститься с ним как с искренним другом. В любом случае, у священника было вящее изумление, когда он увидал Эльфриду с зажженной свечой в руке, идущую к столу завтракать.

В то время как Уильям Уорм совершал свой утренний туалет (процедура, после которой жители пасторского дома привыкли ожидать его появления со всегдашним образцовым терпением), Эльфрида, бесцельно блуждая по саду, забрела в летний домик. Стефан последовал туда за ней. Скрытая рощей долина открывалась взору с этой точки наблюдения, и туман, который теперь клубился над всей долиною, скрывал от глаз речной поток, что струился сквозь нее, хотя сами наблюдатели находились выше туманной пелены.

Они стояли близко друг к другу, опершись на грубую балюстраду, которая опоясывала летний домик снаружи и далее вздымалась гребнем на крутом склоне, что был ниже того места, где Эльфрида вынужденно обратила внимание на некие очертания далеких нагорий, что вставали неровной грядой перед ее взором. Но художественное видение, природное или выработанное, теперь очень слабо говорило в Стефане, и он вполуха слушал ее описания, словно все его внимание поглощала какая-то другая мысль, неотступно преследующая его.

– Стало быть, прощайте, – молвил он вдруг, – я полагаю, что никогда не смогу увидеться с вами снова, мисс Суонкорт, несмотря на все приглашения.

Его неподдельное страдание непосредственно сыграло на чувствительных струнах ее натуры. Она могла себе позволить простить ему одну-две недомолвки. Более того, смущение, которое не позволило ему поднять на нее глаза, вселило отвагу в ее собственные язык и взор.

– О, приезжайте И ВПРЯМЬ повидать нас снова, мистер Смит, – сказала она с милой простотой.

– Я был бы счастлив это сделать, но было б еще лучше, если б я воздержался.

– Почему?

– Некие обстоятельства, связанные со мной, делают этот визит нежелательным. Нежелательным не для меня – для вас.

– Силы небесные! Как будто хоть что-то, связанное с вами, может меня ранить, – сказала она тоном спокойного превосходства, но, видя, что такая манера поведения была неуместна, она заговорила на более низких тонах: – Ах, я знаю, почему вы больше не приедете. Вы не хотите приезжать. Вы уедете домой, в Лондон, ко всем тамошним занятым людям, и никогда в жизни больше не захотите видеться с нами!

– Вы же знаете, что я вовсе так не думаю.

– И будете продолжать писать письма к той леди, с которою вы обручены, совсем как прежде.

– Что это значит? Я не обручен.

– Вы писали письмо к мисс Незнакомке; я видела его на полке с письмами для отправки на почту.

– Ха! Письмо к пожилой женщине, которая держит лавку канцелярских товаров; и в нем говорилось о том, чтобы она откладывала в сторонку мои газеты, пока я не вернусь.

– Вам нет нужды объясняться: это меня вовсе не касается. – Однако мисс Эльфрида была явно рада, выслушивая его объяснения, как бы там ни было. – И вы не приедете снова, чтобы повидать моего отца? – настойчиво спросила она.

– Я бы очень хотел… это значит повидать вновь и вас, но…

– Откроете вы мне, наконец, что это за тайна такая, что вы от меня скрываете? – дерзко прервала она его.

– Нет, не теперь.

Она не могла не задать следующий вопрос, как бы некрасиво это ни прозвучало.

– Скажите мне вот что, – потребовала она, и ее губы задрожали. – Какое-то ваше свидание с леди из усадьбы Энделстоу является препятствием, чтоб… чтоб проявлять внимание ко мне?