Сыновья кончили обед. Первым поднялся Дэвид и отошёл в угол, где хранились его книги. Потом уселся на низенькую табуретку у очага, с карандашом и записной книжкой, положив её на колени.

«Латынь, — подумала огорчённо Марта, — он может теперь заниматься латынью!» И эта мысль, мелькнувшая среди других, горьких, почему-то вызвала раздражение. Вот тоже одна из затей Роберта, это ученье: он хотел, чтобы мальчик в будущем году поступил в колледж, получил стипендию, превзошёл самого себя. Роберт послал его учиться к мистеру Кэрмайклю на старой Бетель-стрит, в вечернюю школу. А она, Марта, насчитывавшая в своём роду длинный ряд предков углекопов, гордилась этим, презирала книги и чувствовала, что из этого ученья ничего хорошего не выйдет.

Вслед за Дэви встал из-за стола Гюи, отправился в прачечную и принёс оттуда молоток, колодку, свои старые футбольные башмаки, дюжину новых сапожных гвоздей. Он присел на корточки в дальнем углу кухни, в стороне от остальных, и, наклонив тёмную, ещё блестевшую от воды голову, начал забивать гвозди в башмаки, — как всегда, молчаливый и сосредоточенный. В прошлую субботу он из своей получки утаил от матери один шестипенсовик; просто оставил его себе, не сказав ей ни слова об этом. Марте не трудно было догадаться, для чего. Футбол! Дело тут не только в увлечении спортом, хотя Гюи обожал спорт. Нет, нет. У Гюи была более серьёзная цель. Гюи хотел быть «светилом», футболистом высокого класса, атлетом, получающим шесть фунтов в неделю за величайшую ловкость в борьбе. Вот в чём заключалась тайна Гюи, его заветная честолюбивая мечта. Оттого он отказывался от папирос, от стакана пива по воскресеньям. Оттого он никогда не болтал с девушками. Марта знала, что Гюи никогда и не смотрел ни на одну из них, несмотря на то, что очень много девушек заглядывалось на него. Оттого он носился по вечерам, пробегая целые мили, — это называлось тренировкой. Марта не сомневалась, что, как бы Гюи ни был утомлён, он уйдёт, как только окончит чинить свои башмаки.

Она нахмурилась ещё сильнее. Спартанские привычки Гюи она от всей души одобряла, ничего не могло быть лучше. Но цель? Бросить шахту! И он тоже жаждал уйти из шахты. Марта не верила в его ослепительную мечту и не боялась, что она может осуществиться. Но её тревожило это необычайное упорство Гюи, да, оно её очень заботило.

Инстинктивно глаза её отыскали Сэмми, который всё ещё сидел за столом и черенком вилки беспокойно выводил на клеёнке узоры. Он, видно, почувствовал взгляд матери, так как через мгновение с глуповатой застенчивостью положил вилку и встал. Засунув руки в карманы, он слонялся по кухне. Подошёл к крошечному квадратному зеркальцу, привешенному над раковиной. Взял гребень с полочки, намочил волосы и старательно расчесал на пробор. Потом достал висевший на перекладине у очага чистый воротничок, который мать накрахмалила и выгладила только сегодня утром. Надел его, завязал по-новому галстук, прифрантился. Затем, самодовольно насвистывая, схватил шапку и весело направился к двери.

Лежавшая на коленях рука Марты сжалась так сильно, что суставы пальцев торчали как обнажённые кости.

— Сэмми?

Сэм, уже на пороге, обернулся, словно в него выстрелили.

— Куда ты, Сэмми?

— Я ухожу, мать.

Его улыбка не смягчила её. Она не хотела её замечать.

— Вижу, что уходишь. Но куда?

— Пройдусь по улице.

— По Кэй-стрит?

Сэм посмотрел на неё, его простодушное, некрасивое лицо вспыхнуло и на этот раз приняло упрямое выражение.

— Да, если желаешь знать, мама, я иду на Кэй-стрит.

Значит, инстинкт её не обманул: он идёт к Энни Мэйсер. Марта терпеть не могла Мэйсеров, они ей не внушали никакого доверия, этот легкомысленный отец и бешеный Пэг Мэйсер, его сын. То были люди такого же сорта, как Лиминги, — не вполне почтенные. Они даже не были шахтёрами, а принадлежали к «рыбацкой братии», обособленной части населения, которая не имела верного заработка и жила, по выражению Марты, «сегодня пируя, завтра бедуя»: один месяц роскошествовали, другой — закладывали и лодку и сети. Против самой Энни Марта ничего не имела, люди говорили, что она славная девушка. Но Сэмми она не пара. У неё бог знает какая родня, она торгует рыбой на улице и даже как-то, когда выдался плохой год, нанялась в Ярмуте потрошить сельдей, чтобы поправить дела Мэйсеров. Чтоб Сэмми, её любимый сын, которого она надеялась увидеть когда-нибудь лучшим забойщиком «Нептуна», женился на какой-то потрошительнице селёдок! Никогда! Никогда! Она тяжело перевела дух.

— Я не хочу, чтобы ты сегодня вечером уходил из дому, Сэмми.

— Но я обещал, ты же знаешь, мама. Мы идём гулять с Пэгом Мэйсером. И Энни с нами.

— Всё равно, Сэмми. — Её голос стал неприятно скрипучим. — Я не хочу, чтобы ты туда шёл.

Сэм посмотрел на неё в упор. И в его любящих глазах, глазах преданной собаки, она прочла неожиданную решимость.

— Энни меня ждёт, мать. Ты извини, но мне надо идти.

Он вышел и очень тихо закрыл за собой дверь.

Марта сидела как окаменелая: в первый раз в жизни Сэмми ослушался. У неё было такое чувство, словно он дал ей пощёчину. Заметив, что Дэвид и Гюи украдкой на неё поглядывают, она пыталась взять себя в руки. Встала, убрала со стола, трясущимися руками перемыла посуду.

Дэвид сказал:

— Хочешь, мама, я перетру все вместо тебя?

Она покачала головой, сама перетёрла тарелки и села чинить одежду сыновей. С некоторым трудом вдела нитку в иглу. Достала старую рабочую фуфайку Сэмми, в стольких местах штопанную и заплатанную, что уже почти не видно было фланели, из которой она первоначально была сделана. При виде этой старой фуфайки шахтёра у Марты сжалось сердце. Она вдруг почувствовала, что была слишком резка с Сэмми, что обошлась с ним не так, как следовало бы. Не Сэм виноват, а она. Эта мысль её взволновала. Сэм сделал бы для неё, что угодно, если бы она поговорила с ним по-хорошему.

С затуманенными глазами она принялась было чинить фуфайку, как вдруг снова почувствовала боль в пояснице. На этот раз боль была злая, пронизывающая, и Марта мгновенно поняла, что это означает. Она с ужасом выжидала. Боль утихла, потом возобновилась. Молча, без единого слова, Марта поднялась и вышла в заднюю дверь кухни. Она двигалась с трудом. Вошла в чулан. «Да, началось».

Выйдя из чулана во двор, ока с минуту стояла среди вечернего мрака и безмолвия, одной рукой опираясь на низкую ограду, другой придерживая свой тяжёлый живот. Вот оно и пришло, а муж в тюрьме, — какой срам! И на глазах у взрослых сыновей! На вид непроницаемая, как окружавший её мрак, она торопливо обдумывала все: нельзя звать ни доктора Скотта, ни миссис Риди, повитуху. Роберт безрассудно ухлопал все их сбережения на эту забастовку. У неё долги, она не может, не должна допустить новых расходов. В одну минуту решение было принято.

Она воротилась в дом.

— Дэвид! Сбегай к миссис Брэйс. Попроси её зайти ко мне поскорее.