Дэвид, встревоженный, вопросительно посмотрел на мать. Марта никогда особенно не благоволила к Дэвиду, он был любимцем отца, но в эту минуту выражение его глаз тронуло её. Она сказала ласково:

— Беспокоиться нечего, Дэви. Мне просто что-то нездоровится.

Когда мальчик поспешно вышел, она подошла к комоду, где хранилось все то скудное количество белья, какое у неё имелось, отперла его. Затем, неловко ступая, с трудом переставляя ноги, взобралась по лестнице наверх, в спальню сыновей.

Миссис Брэйс, соседка, пришла сразу же. Это была добродушная женщина, страдавшая одышкой, очень тучная: бедняжка выглядела так, словно и сама ожидала ребёнка. Но это только казалось. На самом же деле у Ханны Брэйс была пупочная грыжа, следствие частой беременности, и, несмотря на то, что её муж Гарри каждый год клятвенно обещал ей купить к Рождеству бандаж, бандажа у неё до сих пор не было. Каждый вечер, ложась спать, она усердно вправляла выпиравшую массу, и каждое утро эта масса снова вылезала наружу. Ханна почти привыкла к своей грыже, говорила о ней с близкими людьми так, как говорят о погоде. Грыжа была для неё любимой темой разговора.

Ханна с такими же предосторожностями, как и Марта, поднялась по лестнице и скрылась в комнате наверху.

Дэви и Гюи сидели в кухне. Гюи бросил чинить башмаки и делал вид, что с интересом читает газету. Дэвид тоже притворялся, что читает. Но время от времени они обменивались взглядом, чувствуя, что там наверху совершается что-то таинственное, и каждый видел в глазах другого выражение странного стыда. Нет, только подумать! И это у их собственной матери.

Из спаленки наверху доносился лишь шум тяжёлых шагов миссис Брэйс, и больше ничего. Один раз она крикнула вниз, чтобы принесли горячей воды. Дэви отнёс ей чайник.

В десять часов вернулся Сэм. Он вошёл бледный, стиснув зубы, ожидая ужаснейшей сцены. Мальчики рассказали ему, что случилось. Сэм покраснел (он вообще легко краснел), раскаяние охватило его: Сэм был незлопамятен. Он поднял глаза к потолку:

— Бедная мама, — сказал он.

На большее проявление нежности никто из них никогда не решился бы.

В три четверти одиннадцатого миссис Брэйс сошла вниз с небольшим свёртком, завёрнутым в газету… Вид у неё был расстроенный и озабоченный. Она вымыла под краном испачканные чем-то красным руки, напилась холодной воды. Потом обратилась к Сэмми, как к самому старшему:

— Девочка, — сказала она. — Прехорошенькая, но мёртвая. Да, родилась мёртвой. Я все сделала не хуже, чем миссис Риди, не сомневайтесь. Но ничем уж помочь нельзя было… Завтра я приду убирать маленькую. А теперь снеси матери наверх чашку какао. Ей уже немножко легче. А мне надо идти готовить моему хозяину завтрак к первой смене.

Она осторожно подняла свёрток, ласково улыбнулась Дэвиду, заметившему, что сквозь газету протекает что-то красное, и заковыляла из кухни.

Сэм сварил какао и понёс наверх. Он оставался там минут десять. Когда он спустился вниз, лицо его было жёлто-серое, как глина, на лбу выступил пот. Он вернулся со свидания с любимой девушкой — и увидел лицом к лицу смерть.

Дэвид надеялся, что Сэм заговорит, скажет, что матери лучше. Но Сэм сказал только:

— Ложитесь спать, ребята. Мы все втроём ляжем здесь, на кухне.

На другое утро, во вторник, миссис Брэйс пришла навестить Марту и, как обещала, обмыть и одеть мёртвого ребёнка.

Дэвид вернулся из шахты раньше других; в эту ночь ему повезло, он поднялся наверх сразу и на две клети обогнал главную смену. Когда он пришёл домой, в кухне было ещё полутемно. И на кухонном шкапе лежал трупик девочки.

Он подошёл ближе и стал рассматривать её с странной смесью страха и благоговения. Она была такая маленькая, ручонки не больше лепестка белой кувшинки, на крохотных пальчиках не было ногтей. Он мог бы одной своей ладонью покрыть все её личико. Точёное, белое как мрамор, оно было прелестно. Синие губки полуоткрыты, словно в удивлении, что жизнь не наступила. Миссис Брэйс с искусством настоящей профессионалки заткнула ей рот и ноздри ватой. Глядя через плечо Дэвида, она не без гордости объявила:

— Чудо как хороша. Но твоя мама, Дэви, не хочет, чтобы она лежала у неё наверху.

Дэвид вряд ли слышал её. Упрямое возмущение росло в его душе, пока он смотрел на это мертворождённое дитя. Почему так должно было случиться? Почему его мать была лишена той пищи, того ухода и внимания, которых требовало её положение? Почему этот ребёнок не живёт, не улыбается, не сосёт грудь?

Дэвида это мучило, будило в нём бешеный гнев. Как тогда, когда «Скорбящий» накормил его, в нём что-то болезненно трепетало, как натянутая струна. И снова он, как тогда, со всей сумбурной страстностью юной души, давал себе клятву что-то сделать… что-то… он не знал, что именно, не знал, как… но он сделает… он нанесёт сокрушительный удар гнусной бесчеловечности окружающей жизни.

Сэм и Гюи вошли одновременно. Посмотрели на малютку. Не переодеваясь, пообедали жареной свининой, которую приготовила миссис Брэйс. Обед был не так вкусен, как всегда, картошка не разварилась, в ванне было мало воды, в кухне грязно, всё вверх дном, чувствовалось отсутствие матери.

Попозже, когда Сэмми пришёл сверху, он исподтишка посмотрел на братьев и сказал как-то натянуто:

— Она не хочет, чтобы были похороны. Я толковал ей, толковал, а она не хочет и все. Говорит, что после забастовки мы не можем тратить такие деньги.

— Но ведь мы обязаны, Сэмми! — воскликнул Дэвид. — Спроси миссис Брэйс…

Миссис Брэйс послали уговаривать Марту. Но и это не помогло. Марта была неумолима. С холодной горечью думала она об этом ребёнке, которого она не хотела и который теперь уже не нуждался в ней. Закон не требует, чтобы мертворождённых хоронили по обряду. И не надо никаких похорон, всех этих церемоний, сопровождающих смерть.

Гюи, мастер на все руки, сделал довольно изящный гробик из простых досок. Внутри его выстлали чистой белой бумагой и уложили трупик на это незатейливое ложе. Потом Гюи приколотил крышку. Поздно ночью, в четверг, Сэм взял гробик под мышку и вышел один. Он запретил Гюи и Дэви идти за ним. Было темно, ветрено. Мальчики не знали, куда ходил Сэм, пока он не вернулся и не рассказал им. Он занял пять шиллингов у Пэга Мэйсера, старшего брата Энни, и заплатил Джиддису, кладбищенскому сторожу. Джиддис позволил ему тайно зарыть ребёнка в углу кладбища. Часто потом Дэвид думал об этой могилке, которую Сэм сравнял с землёй. Он так никогда и не узнал, в каком месте она находится. Ему было только известно, что она неподалёку от участка нищих. Это ему удалось выпытать у Сэма.

Прошла пятница, настала суббота, день освобождения Роберта из тюрьмы. Марта родила в понедельник вечером. В субботу днём она была уже на ногах, ожидая… ожидая его, Роберта.

Он пришёл в восемь часов, когда она была одна на кухне и стояла, наклонясь над огнём. Вошёл так тихо, что она не заметила его, пока знакомый кашель не заставил её круто обернуться. Муж и жена в упор смотрели друг на друга, он — спокойно, беззлобно, она — с жуткой горечью, мрачным огнём пылавшей в её глазах. Оба молчали. Роберт бросил шапку на диван и сел к столу движением очень усталого человека. Марта тотчас же подошла к печке, вынула гревшийся для него обед. Поставила перед ним тарелку, — все в том же зловещем молчании.