Парень напружинился, обернувшись на Степана.

– Так что? – спросил он, дернув губами так, будто хотел матерно выругаться.

– Мы вас не задерживаем, простите, – мягко вступил Копылов, поняв, что напружиненный малый Степку задел, и тот может не сдержаться. А это чревато. – И честно, так и не поняли, что вы от нас хотели спустя восемь лет?

– Кира, сядь, – приказал дед, властно поведя крупным подбородком.

Внук расслабил напружиненные мышцы, подошвы его кроссовок взвизгнули, когда он возвращался на свое место. Сел, кулаки в карманах штанов. Взгляд исподлобья. Да, парень сложный. Копылов не удивится, если тот попадет в какую-нибудь историю не сегодня завтра.

– Я вот что хотел… – Дед, широко растопырив локти, упер в колени крепкие кулаки.

Надо же, подумал Копылов, оба на них с кулаками! И вроде претензий никаких не высказано, а угроза ощущается. Просто витает в спертом воздухе их душного кабинета. Острая такая, болезненная, взрывоопасная угроза.

– Я хотел бы знать всех фигурантов по этому делу, молодые люди, – произнес дед, как приговорил. – Всех, а не тех, кого я и без вас знаю!

Знал Иван Митрофанович и правда не всех. Был знаком, разумеется, с супругами Волковыми. Пересекался с артистами: Дедом Морозом и странной женщиной, которая должна была играть роль Снегурочки. Говорил поочередно с соседями своей дочери и, собственно, все. Таксисты, которые привозили и увозили артистов, остались незнакомы Ивану Митрофановичу. И еще кое-кто, на чьи показания Копылов опирался прежде всего.

Но не рассказал он об этом человеке тогда, не расскажет и теперь.

– А нам, собственно, к тому, о чем вы знаете, добавить нечего, Иван Митрофанович, – миролюбиво улыбнулся Саня и поднял зад от стула. – Так что…

– Ага! Значит, вы помогать нам отказываетесь? – Дед громко шлепнул себя по коленкам. Его почерневшие от гнева глаза не смотрели ни на кого, они внимательно рассматривали голубой квадрат неба, очерченный окном. – Ладно… – с угрозой произнес он, поднимаясь. – Тогда мы пошли. Тогда мы сами.

– Что – сами? Что – сами? – кинулся вдогонку за ними Степка, ему сделалось неуютно от угрозы, зазвучавшей в последних словах.

– То, что надо! – рявкнул дед, едва не прищемив Степке нос дверью.

Тот минуту стоял спиной к Копылову, потом широко развел руки, шлепнул себя по бедрам и, повернувшись к Копылову, спросил:

– Что это было, Саня? – Он выглядел растерянным и встревоженным одновременно. – Что это было?

– Не бери в голову, – посоветовал друг, стараясь казаться спокойным. – Наверняка станут играть в детективов, теперь уже на пару.

– Думаешь? – Тревога в глазах Степки начала разжижаться.

– Уверен. Только раньше дед один был, теперь – на пару с внуком. Внук этот, скажу я тебе…

– Психопат?

– Ох, не понравился он мне, Степа. Ох, не понравился! – Копылов с хрустом потянулся, пожевал губами, поморщился. – Ох, уж эта Лена-а-а…

– Чё? Чё? – оживился сразу Степка, тут же забыв про визитеров. – Оставила после себя неизгладимый след в душе, да, Санек?

– Оставила после себя пустой холодильник и погром, – вяло улыбнулся Саня, поигрывая карандашом.

– А душа? С душой что, Саня? – Степка попытался скроить вдохновенную рожу, но тут же расхохотался. – Так же, как в холодильнике? Пусто?

– Там пусто давно, – буркнул Копылов и глянул в окно. – Ты на рыбалку, между прочим, собирался.

– Собирался, – кивнул тот и снова глянул на часы. – Какая теперь рыбалка!

– Хочешь поработать? – удивленно вскинул брови Саша.

– Все, исчезаю!

Степа схватил ключи от машины со стола и растворился за дверью. А Копылов еще долго сидел одиноко в тишине кабинета, вспоминая Рождество восьмилетней давности.

Холодно, снежно, страшно!

Так он мог бы кратенько охарактеризовать то, что почувствовал, когда приехал на место преступления. Женщина – подруга самоубийцы – тонко выла в углу коридора, завернувшись в кокон из курток. Мальчик орал, дергался в руках врачей. Муж умершей сидел на стуле у стола с неестественно выпрямленной спиной и безумным взглядом, устремленным на воющую женщину. Был еще Дед Мороз, заблевавший весь снег возле сараев. От него разило так, что Копылов потом еще пару дней морщился, стоило вспомнить. Несостоявшаяся Снегурочка с грубым голосом, нажравшаяся к их приезду так, что говорить потом не могла часа три.

Кто еще?

Ну, любопытные были, разумеется, из соседей и их гостей. Публика, к тому часу захмелевшая и немногочисленная. Таксист подъехал, которого вызвала Снегурочка с Дедом Морозом. Вот, пожалуй, и все.

Это потом уже нашлись еще один таксист и еще один человек, оказавшийся весьма и весьма полезным. А материалы, которые он представил, – особенно.

И вдруг к тому моменту, когда Копылов почти уже успокоился насчет внука с дедом, его мозг прошила страшная мысль.

А не доберутся ли, в силу последних обстоятельств, эти два мстителя до того человечка? Не дай бог им до него добраться, не дай бог…

Илья лежал, скорчившись на старом продавленном диване, отвратительно воняющем потом и кошачьей мочой. Кто-то когда-то давно выбросил его, аккуратно поставив под кустами акации за домом. А он, опробовав его тощим задом, с друзьями-алкашами притащил к себе, в замызганную гостями и собственными руками квартирку на первом этаже.

Квартирка была крохотной: тесная кухня, узкий коридор, совмещенный санузел и комната шестнадцать квадратов. Это все, что осталось ему от брака с норовистой стервой, выпершей его за порог шикарной трешки. Хорошо, что детей они не нажили, а то бы ему теперь – в это солнечное летнее утро – было бы много поганее. И так не сахар, а то – вообще!

Илья попробовал заворочаться, бесполезно. Организм категорически противился его желанию подняться, дойти до кухни и попить воды из крана. Что же они вчера пили? Или позавчера, а вчера похмелялись? Вспомнить не мог! Ужас!

Он тяжело вздохнул, еще раз поворочался, все тело тут же прострелило тупой болью, и вдруг заплакал. Господи, как же жаль было себя! Как жаль своих лет, профуканных так бездарно. Все, он скатился на самый низ, в помойку. И живет рядом с ней – окна как раз выходили на мусорные баки. Потому он и диван этот вовремя засек. Помойка. И жизнь его, и все вокруг него.

А как начинал! Начинал с триумфа, устроив в одной из галерей города свою фотовыставку. Была пресса, его интервьюировали, он позировал, улыбался, был счастлив. Сам себе казался великолепным и великим.

Да, начинал с блеском, а вылетел с треском, как сказала Танька, брезгливо сморщив свои поганые дряблые губы.

Вот кого он ненавидел люто! Свою родную сестру! Это она, падла, виновата! Она превратила его в ничтожество! Она его вовлекла в свои мерзкие брачные игры. Она начала платить ему деньги, которые совратили его. Которых ему хотелось еще и еще! И не только денег, но и…