Из дневника, несколькими днями позже:

Неведение — самый страшный страх. Сколько было придумано и написано о звездных войнах, нашествиях инопланетян, беззащитности человечества. И как вдребезги разбились эти ксенофобские штампы при столкновении с реальностью! Шесть рас, не схожие ни по внешнему виду, ни по среде обитания, ни… Да ни по чему — работают в сотрудничестве, разыскивая по галактике заселенные миры и устанавливая с молодыми цивилизациями гуманные добрососедские отношения.

Я боялся, что их заинтересуют наши природные ресурсы — об этом ни слова. Что возникнут придирки по поводу социального устройства общества, обращения с домашними животными, использования околоземной орбиты, да какая угодно ерунда, которая помешает нормальным отношениям. Но теперь страхи позади.

Сегодня мы получили от них первый подарок. И не в виде формул или графиков — настоящий комнатный реактор холодного синтеза. Изумительная по изяществу вещь, и это лишь образец. Если они с Мансуром Владимировичем правильно поняли друг друга, за этот год Земля получит около миллиона таких «ручных аэсок».

Нет сна, фантазии будоражат разум. До трех ночи пили чай. У Люши тоже успех — один из кураторов договорился с ней о постоянном рабочем обмене информацией. Если мой контактер Лохмач больше похож на крупную гривастую лягушку, то своего гостя с непроизносимым именем она описывает как куст чертополоха. Мансур Владимирович — наш ведущий социолог — попал во внимание симпатичной шестиногой змеюки. Ну, он любой змее фору даст, к слову сказать.

Вышел я из центра чуть позже его, а сквозь строй журналистов уже не пробиться. И наш социомэн только что не обгрызает микрофоны. Говорит о несомненном успехе, открывающихся перспективах, убедительных доказательствах…

Шестое мая

Глайдер — картинка. Инопланетные дизайнеры нашим итальянцам не уступят. Заостренные формы, стремительный профиль, целое панно сигнальных огней на носу и корме. Управляется одной левой, интуитивно и очевидно. Спасибо президенту за быструю реакцию — персональным указом разрешил полеты на малых высотах. А то гаишники с гражданской авиацией передрались бы из-за этих двухсот чудо-машинок. «Летаю на работу», — повторяю и вслушиваюсь в собственные интонации.

Глайдер я получил за наброски своей теории эхо-полей и числового резонанса. Кто бы мог подумать, что их заинтересуют не только готовые работы, но и черновики. Видимо, только так и можно добраться до звезд. Изучать не только достижения и выверенные теории, но и наброски, размышления, полные ошибок и ложных путей. Обобщать опыт и самим двигаться вперед.

На этот раз лечу с лекцией по математической статистике. Это уже не острие науки, скорее клинок меча. Людмила, как всегда, рядом. Осторожно выглядывает из окна, рассматривает квадраты полей, миниатюрные опушки, черные полоски дорог.

— Как ваш анализатор поживает? — последнее время летаем молча, каждый в своих раздумьях.

Людмила — умница. Приятно, когда самый близкий человек заслуженно добивается побед на поприще, для посторонних совсем непонятном и загадочном. Она лингвист от бога, но при этом не чурается технических тем. Под ее руководством в рамках нашей группы модифицируется устройство синхронного перевода. Как это важно для всех, знает любой контактер.

— Представляешь, — Людмила смеется, — зашла речь о написании в кириллице их ритуального обращения. Объясняю своему Сорняку, что по правилам не пишут «ы» после «ж» и «ш». А он упирается, мол, так и только так: шым-дыр-шы. Трэйд марк, понимаешь?

— Ну и как?

— Как! Хотят через «ы» — будет им «ы».

В середине леса, в стороне от дорог — Центр. Сорокаэтажная башня, стекло и металл. Здесь обосновались чужие, здесь работаем мы. Крышу за месяц приспособили под парковку для глайдеров, перемонтировали шахты лифтов, убрали в стороны воздуховоды и антенны.

Мансур, расслабленно покачивающийся на носках, непринужденно занявший место между Лохмачом и Сорняком, уже сам похож на инопланетянина. Его фронт теперь — межрасовые отношения. И он справляется. Если что-то не ладится, нужна аппаратура или лаборатория, или что еще, иди к Мансуру. Его девиз: «Достав всех, достань всё».

— Старичок, — цепляется отманикюренными пальцами за рукав, — у тебя передача работы сегодня. Ты не стесняйся откат попросить побольше. Они дают, наши уже пробовали. А то учим их за гроши!

Стряхиваю его руку, смотрю только на Лохмача. Тот шевелит зобом:

— Здравствуйте, академик! Нас сегодня ждет знаменательский день!

Удерживаюсь от смеха. Надо Людмиле сказать вечером. Знаменательский… Есть в этом некая скрытая правда.

Проходим с Лохмачом в наш отдел, устраиваемся с удобством. У меня под рукой чай и кофе, плюшки всякие, у него — обычный непрозрачный шейкер. И трубочка непрозрачная. Есть там что в шейкере, нет — не наше дело.

— Шымдыршы, — произносит он долгожданное слово. Оно всегда идет без перевода. Когда я в первый раз спросил об этом, Лохмач объяснил, что у нас тоже не переводят «кимоно» или «неглиже». Отдельное слово с отдельным смыслом. А смысл — «раздели мудрость». Это, понятно, так сначала Людмилин анализатор перевел, на условно-русский. Если бы то же самое сейчас спросить, получилось бы, наверное, «обменяемся знаниями», или что-то в этом духе.

— Конечно, шымдыршы, — отвечаю я, и мы приступаем к работе.

Как же было неудобно! Но змей Мансур словно яд мне впрыснул в мозг: я же действительно могу попросить больше!

Когда наша десятичасовая беседа закончилась, Лохмач, как обычно, пошел в свое помещение за «откатом». Что у Мансура за язык! Каждый термин входит в оборот. Шымдыршышные беседы он называет дойкой. Инопланетян — бродягами. Вознаграждение за проделанную работу — откатом. Тьфу!

Крикнул я Лохмачу в спину: — Надеюсь, что вы меня тоже чем-то удивите! На большее, извините, не способен, воспитание не позволяет-с!

И сижу, жду.

Из дневника:

Верный мой друг, старый и обтрепанный, с замятыми уголками и драной обложкой! Четвертый за двадцать лет, не так уж я и многословен. Как я привык к тебе, как ты нужен мне! Я же не просто пишу, я думаю, укладывая свои бисерные каракули на твои пожелтевшие листы. Мой монолог превращается в диалог, просто ты молчишь, глядя на меня тусклыми клеточками.

Почему, скажи мне, эта несложная, в общем-то, работа с бродягами так тянет из меня жилы? На подготовку очередной встречи, если положить руку на сердце, хватает и одного дня в неделю. Почему же в остальные шесть я думаю не о числах, блистающих звездами в черной пустоте абстрактного мира, не о сумасшедшей вязи формул, с любовью плетущейся год за годом, а лишь о том, как бы лучше преподать новый урок нашим инопланетным гостям? Я же не преподаватель, у меня никогда не было и одного студента под началом, я одиночка по натуре. И каждый раз, начиная с лохматой бестией очередную шымдыршы-сессию, я волнуюсь, будто первый раз подошел к кафедре…