class="v">Впредь не виться насекомым,

Смерть охальницам искомым,

Чтоб исчез о них и слух!»

Касты все и все прослойки

Были в битве этой стойки,

Застучали мухобойки,

Позаброшены дела.

Оставаясь в небреженье

В долгом с мухами сраженье,

Разорилось всё владенье.

Рать мушиная цела.

Вы ждёте морали? Так вот же она:

Из мухи нам делать не стоит слона.

Поверженная гордыня

Миссис Полли Поппеджей

В блеске солнечных лучей

Важно шла, вокруг не глядя,

В выходном своём наряде,

В шляпке с множеством затей.

Вот так миссис Поппеджей!

Миссис Полли Поппеджей,

Не беря в расчёт людей,

Нос свой к небу задирала

И, увы, не увидала,

Что канава перед ней.

«Стойте, миссис Поппеджей!»

Миссис Полли Поппеджей

В чванной гордости своей –

Мол, зачем мне слушать, право, –

С ходу плюхнулась в канаву,

Распугав пяток гусей.

Горе миссис Поппеджей!

Нам же, миссис Поппеджей,

Из новеллы этой всей

Только вывод пригодится:

Нужно меньше заноситься

И вести себя умней.

Так-то, миссис Поппеджей!

Слова и дела

Святитель Свитун, духом чистый,

Бродя по Венгрии гористой,

Проголодался по пути.

Что делать, хлеба где найти?

Вдруг видит, выйдя на опушку,

На ней замшелую избушку.

Стучит. Бедняк-хозяин вышел,

И от святого он услышал

Мольбу – прошенье о еде.

Бедняк ответил: «Как и где

Сыскать хоть крошку пищи мне бы?

Я пять недель не видел хлеба.

А кабы кто ломоть подал,

То я бы жадничать не стал

И с вами честно поделился».

Святитель Свитун огорчился:

«Что за сердца и что за век!

Такой хороший человек,

Готовый с каждым поделиться, –

И нищий! Эдак не годится.

Чтоб ты с людьми делиться мог,

Возьми волшебный кошелёк:

Едва открыв его, на дне ты

Всегда отыщешь две монеты.

Не надо слов, не суетись.

Вот кошелёк. Бери. Делись».

Прошло немало лет. Святой

Опять стоит у двери той.

Стучит. Хозяин отворяет.

Он весь лоснится, весь сияет.

«Не дашь ли, – Свитун говорит, –

Мне корку хлеба?» Грозный вид

Хозяин принял, восклицая:

«Не дам, поскольку никогда я

Просящему не подаю.

Ты, нищий, нищету свою

Сам заслужил. Работай, чтоб

Есть досыта!» И дверью – хлоп!

Тогда святой вздохнул устало:

«Увы! Таких людей немало,

У коих – посудите сами! –

Слова расходятся с делами».

История о бадье

1

Я пел вам о Гарлеме и мудреце,

Жившем в городе том,

Но того мудреца унесло в конце,

И я спою о втором.

2

Второй говорил: «Есть страна, мой друг, –

И это мне по душе, –

Где поросята ходят на луг

Жареные уже,

3

Где с дерева плюшки идёшь и рвёшь,

Где в поле растёт пирог,

И где леденцы, если это не ложь,

Как галька, лежат у ног.

4

Туда поплыву я всему назло,

Тот край, мне кажется, – мой.

Лодка – бадья, а ложка – весло,

А парус – платок носовой».

5

И он уплыл, всем сказав «адью»,

Под яркий солнечный свет,

И волны, смеясь, качали бадью,

И чайки кричали вслед.

6

А ночь принесла кромешную тьму,

Во мраке случился шквал,

И больше о нём (угадай почему)

Никто нигде не слыхал.

ФЕРМЕР ГРИГГС И ЕГО БОУГИ

Вы про боуги когда-нибудь слыхали? Нет? Тогда я вам расскажу. Боуги – это маленький недобрый дух-невидимка, который обитает в человеческом жилище и делает хозяевам кое-что хорошее и много плохого. В старину его называли «боуги», нынче называют по-другому: злонравие, скупость, жестокосердие и всё в таком духе. Говорят, боуги в некоторых домах сохранились даже сейчас. Боуги – существо ненадёжное: иногда он бывает полезен своему хозяину, но никогда не знаешь, не вздумается ли ему в следующую секунду навредить.

Тук-тук-тук! – это раздался стук в дверь.

Ветер высвистывал любимую мелодию Деда Мороза, потому что дело было зимой и он дул с севера. Снег покрыл землю белым пухом, а стога сена выглядели так, словно на них нахлобучили большие бумажные колпаки, какие надевают на нерадивых учеников в школе тётушки Уик, расположенной на краю луга. С дерновых кровель свисали сосульки, а мелкие птахи дрожали и хохлились в голых, безлистых живых изгородях.

Но в самом фермерском доме было тепло и уютно, большие поленья щёлкали и потрескивали в просторном камине, красные отсветы пламени танцевали на стенах, и ночная тьма заглядывала сквозь зарешеченные окна и прислушивалась к вою ветра в каминной трубе. Фермер Григгс сидел у огня, грея колени, и с удовольствием покуривал трубку, пока его глиняная кружка с элем, где бултыхались три печёных райских яблочка, томилась на горячих углях рядом с рдеющими поленьями и приятно побулькивала в алом зареве камина.

Прялка тётушки Григгс жужжала своё «зумм, зумм», как улей, полный пчёл, кошка мурлыкала в тепле, собака лежала развалившись у самого огня, красные искорки отражались в блестящих боках кастрюль и плошек на кухонном столе.

Но… тук-тук-тук! – раздался стук в дверь.

Фермер Григгс вынул трубку изо рта. «Слышь, хозяйка, – сказал он. – Похоже, там кто-то есть, за дверью».

– Если так, чего бы тебе не встать и не открыть её? – сказала тётушка Григгс.

«Надо ж так, – сказал сам себе Джорджи Григгс, – похоже, женщины посметливее, чем мужчины, будут». И он открыл дверь. Фью! – ворвался в комнату порыв ветра, и над поленьями взлетел такой язык пламени, что, казалось, со страху оно хочет выпрыгнуть из трубы.

– Ты впустишь меня к себе с холода, Джорджи Григгс? – пропищал тоненький голосок. Фермер Григгс посмотрел вниз и увидел существо ростом ему до колена, стоявшее на