своего боуги? Я вам сейчас расскажу.

Он отправился к папаше Граймзу, который жил в хижине возле вересковой пустоши и знал толк в колдовстве и травах. «Папаша Граймз, – спросил его фермер, – как мне отделаться от моего боуги?»

И папаша Граймз велел ему купить то и это, а потом поступить с покупками так и эдак, и посмотреть, что будет. Фермер Григгс пошёл к портняжке Хью и попросил его сшить хорошенький красный кафтанчик и красивые голубые штаны. А потом он пошёл к шляпнику Уильяму и заказал ему нарядный маленький бархатный колпачок с серебряным бубенцом. А потом пошёл к сапожнику Томасу и попросил сделать пару отличных маленьких башмаков. Они выполнили заказы, и когда вещи были готовы, фермер Григгс отнёс их домой. Там он положил их на тёплое место возле очага, куда боуги обычно приходил спать. А сам с хозяйкой вместе спрятался в кладовку и стал подглядывать, что будет.

И вот пришёл боуги, шныряя туда-сюда и пританцовывая, но фермер Григгс и тётушка Григгс видели его не лучше, чем можно увидеть порыв ветра.

– Хей-хо, – вскричал боуги, – отличные вещи, что да, то да.

С этими словами он надел колпачок, и колпачок пришёлся точно впору. Потом он примерил кафтан, и кафтан сидел на нём как влитой. Тогда он влез в штаны, и можно было подумать, что он в них родился. Потом зашнуровал башмаки, и они оказались – удобнее не бывает. Так что теперь он был одет во всё новое с головы до ног, и от радости он начал плясать так буйно, что пепел из очага завертелся вокруг него, как будто сошёл с ума; боуги плясал и пел:

Колпачок на голове – как же быть?

И кафтанчик на спине – как же быть?

И штанины на ногах – как же быть?

С башмаками на ступнях – как мне быть?

Ну, если всё это отныне моё,

Я честного Григгса покину жильё.

И вот так, распевая и приплясывая, прыгая то вверх, то в стороны, он перемахнул через порог и исчез. И ни Джорджи Григгс, ни его жена больше ни звука ни разу в жизни от него не слыхали.

Таким способом фермер Григгс избавился от своего боуги. Всё, что я могу добавить: если бы я мог так же просто избавиться от своего (потому что у меня в доме боуги тоже живёт), я бы заказал ему одежду из лучшего атласа и бархата, и повесил бы колокольчик из чистого серебра ему на колпак. Но – увы! – уже не осталось в наши дни таких мудрых людей, как папаша Граймз, и некому подсказать мне, как можно легко избавиться от моего боуги.

Рассказ на старинной тарелке

Жил-был китаец расписной

По имени Ах-Ли,

Он был умеренно косой

С косою до земли.

Он был силён, он был богат,

Ему и рыбу, и салат,

И рис ему с цикорием несли.

Его дочурка Мей-Ри-Ан

(Прелестная девица)

И Вонг-бедняк серьёзный план

Имели – пожениться.

«Ах, никогда! – вскричал отец. –

Он голодранец, твой юнец,

И мне в зятья нисколько не годится!»

Тогда сбежали Мей и Вонг

Любви своей во имя,

А гадкий Ах ударил в гонг:

«В погоню! Вскачь! За ними!»

Богиня Лу сказала: «Цыц!

Я превращу влюблённых в птиц.

Пусть быстро машут крыльями своими!»

Ах-Ли! К нам может подступить

Беда такая злая,

Что хочется остановить

Её, за хвост хватая;

Но с нею так не поступить:

Она способна воспарить,

От нас на крыльях в дали улетая.

Откуда взялся мой рассказ?

Секрет откроется сейчас:

Я просто видел как-то раз

Старинную тарелку из Китая.

Двойная мораль

У дороги на Тракстон жила одна

Старушка – так говорят,

И только гуся имела она

Из всех житейских отрад.

Его не любили и стар и мал:

Гусь, где вздумает, там и гулял,

И гоготал, и всех задирал,

Вот именно: всех подряд.

Другая старушка, не краше той,

У дороги на Тракстон жила,

Она не имела отрады иной,

Кроме злого козла.

Был её чёрный козёл рогат,

Всегда он был пободаться рад,

Его боялись и стар и млад

(Пусть даже и ночь была).

Однажды сказала одна из этих старух:

«Козёл твой – всеобщий враг».

В ответ – вторая из этих двух:

«Да чтоб издох твой гусак!»

И с той поры, повстречавшись днём,

Они честили гуся с козлом,

Уж так бранились, что дым столбом

(Под вечер – ещё и не так).

А народ всё равно страдал без вины

Что от гуся, что от козла.

Мораль: чужие грехи видны,

В своих же не видишь зла.

Излишняя самонадеянность

Павлин на стене, ограждающей сад,

Сидел, довольный собою,

И людям потешить диковинкой взгляд

Конечно, хотелось: и стар и млад

К ограде сбегались гурьбою.

И ежели вы оказались бы там,

Смогли бы расслышать сквозь шум и гам:

– Вот это даёт!

Ах-ах! Ой-ой-ой!

– Не видел народ

Раскраски такой

С тех пор, как спустились по сходням ковчега

Звери и птицы для лёта и бега.

– Нет, ты погляди

На хвост позади!

– Потратить бы мог и последнее пенни я,

Чтоб только услышать павлинье пение!

«Ну что же, – подумал павлин, – запою!

Возрадуйтесь, слушая песню мою!»

(Поёт.)

– О боже! О боже!

– Скорей перестань!

– Морозом по коже

Подобная дрянь!

– Так пилы скрежещут, вгрызаясь в доску!

– Так кошки вопят, нагоняя тоску!

– Помилосердствуй!

– Поменьше усердствуй!

«Потише! – взмолилась толпа. – Караул!»

И каждый два пальца в два уха воткнул.

Мне жалко павлина. Пустая затея

Мир радовать пением, петь не умея.

Нужда заставит

Эй,