В Мергентхейме Бетховен вернулся к обязанностям придворного пианиста, но долгие годы хранил поварской колпак и указ с печатью, как память об увеселительной поездке по Рейну и Майну, среди живописных берегов, мимо гор Шпессарта, Оденвальда и Рюдесхейма. О пребывании кельнского курфюрста в Мергентхейме и, в частности, о фортепианной игре Бетховена его современник, пастор Юнкер, как бы угадав значение его гения, сообщает следующие подробности:

…Слышал я одного из величайших пианистов, милого, славного Бетховена; инструмент был неудовлетворительный… интереснее всего были его импровизации; я также был в числе лиц, задававших ему темы. Степень виртуозности этого доброго, спокойного юноши можно определить по неисчерпаемому богатству идей, по исключительной экспрессии и по ловкости исполнения. Не знаю, чего ему недостает еще для славы великого артиста. Я слышал игру Фоглера на фортепиано и довольно часто, целыми часами, всегда удивляясь его необыкновенной ловкости. Но у Бетховена, кроме ловкости, глубокая, выразительная игра, глубже проникающая в сердце, т. е. он так же хорошо исполняет adagio, как allegro. Превосходные музыканты этой капеллы наслаждаются его игрой и с увлечением слушают ее. Но он скромен, без малейших претензий; тем не менее он признавался, что во время своих поездок по поручению курфюрста он был разочарован игрой знаменитейших пианистов. Манера его весьма отличается от обыкновенных приемов игры, точно он открыл себе новый путь к достижению той степени совершенства, которой обладает ныне… В заключение выводы мои таковы:

1) из своей капеллы, состоящей из 50 человек, курфюрст привез с собой только 20, вероятно, лучших, хотя гг. Неефе и Рейха не были среди них, о чем я глубоко сожалел, так как давно мечтал познакомиться с первым из них;

2) высокое достоинство этой капеллы видно из безукоризненного состава скрипок и басовых инструментов;

3) сыгранность и взаимные добрые отношения членов капеллы поразили меня; это подтвердили также многие знатоки, даже камердинер курфюрста, которому это лучше всего известно;

4) поведение капеллы учтивое, нравственное; они держат себя прилично, вежливо, в высшей степени скромно. Во время концерта несчастных музыкантов так мучили, их так стесняла толпа слушателей, так прижала, что они едва могли играть и обливались потом. Но они переносили все спокойно, терпеливо, не выражая неудовольствия;

5) персонал капеллы молодой, здоровый, хорошего роста и сложения. В форменной одежде они представляют великолепное зрелище; она красного цвета и обильно расшита золотом;

6) до сих пор полагали, быть может, что кельнская область представляет страну мрака, куда еще не проник луч просвещения, но двор курфюрста производит совершенно иное впечатление; среди капеллы я нашел немало людей просвещенных и здравомыслящих;

7) лучший из всех князей и гуманнейший курфюрст не только сам играет, но и увлекается исполнением капеллы, точно не может достаточно наслушаться ею. Во время концерта он был самым внимательным слушателем.

Вскоре после посещения Мергентхейма архиепископ отправился во Франкфурт на коронацию своего племянника Франца II (1768–1835), преемника Леопольда, царствовавшего только два года; в то же время, летом 1792 г., Иосиф Гайдн, на обратном пути из Лондона в Вену, остановился в Бонне; капелла курфюрста, остававшаяся в резиденции, обставила пребывание знаменитого композитора в Бонне соответствующей помпой, завершив свое гостеприимство угощением на вершине Годесберга, где произошло его знакомство с молодым Бетховеном; он познакомился с его рукописями, внимательно просмотрел одну из них, – кантату, едва исполнимую вследствие чрезмерно трудных партий духовых инструментов, и, в заключение, дал совет Людвигу поехать в Вену, где обещал руководить его занятиями.

Жизнь в Вене была заветной мечтой Бетховена, и если ему удалось вскоре осуществить ее, то этим он обязан графу Фердинанду фон Вальдштейну, временно проживавшему в Бонне в качестве члена, а потом командора Тевтонского ордена; с древностью и знатностью происхождения молодой человек этот соединял страстное влечение к музыке, прекрасно играл на фортепиано и, что еще важнее, гордился дружбой с еще бесславным тогда Бетховеном, не раз навещая его скромную комнатку, не раз прибегая к хитрости, чтобы помочь деньгами бедному, но до щепетильности самолюбивому юноше; этому меценату был обязан Бетховен своим новым инструментом работы Штейна, заменившим старый хромой клавесин; ему был он обязан также поручением написать к карнавалу 1701 года балет всадников (Ritterballet из 8 разнообразных номеров, сер. 25, № 286), программу которого составил сам Вальдштейн, а блестящее исполнение составляло одно из роскошных развлечений местной аристократии; ему был он обязан, наконец, разрешением отправиться к Гайдну в Вену, с сохранением содержания и 100 дукатами на переезд и обзаведение. Не раз этот знатный покровитель утешал Людвига в его семейном горе, не раз обращался к нему за помощью молодой композитор, чтобы вырвать пьяного отца из рук полиции, но не всегда можно найти достаточно сочувствия и поддержки за порогом дома, где семья бедствует и страдает изо дня в день. Пьянство отца и положение семьи вызвали прошение Людвига об отставке первого и о прибавке себе жалованья, на что вскоре последовало следующее распоряжение курфюрста:

«Ввиду прошения Людвига ван Бетховена его высочество повелевает уволить Иоганна ван Бетховена от службы с тем, чтобы он поселился в одном из поместий епархии и получал только сто талеров в год. Остальные сто талеров из жалованья его следует выдавать сыну, помимо жалованья, получаемого последним с давних пор. Упомянутый сын имеет получать также по три меры пшеницы в год на содержание своих братьев».

Но указ архиепископа не был исполнен в точности; старый тенор предпочел жизнь в Бонне, в Wenzelgasse, прелестям сельской жизни; свои 200 талеров он продолжал получать по-прежнему и, возмущенный опекой сына, он обещал тем не менее выдавать ему по 25 талеров каждую четверть года, на что Людвиг, конечно, согласился.

Проходили месяцы, а молодой человек все еще не мог вырваться отсюда, все еще служил в капелле архиепископа и бегал по урокам, поддерживавшим его существование. По-прежнему он находил отдохновение и ласку в семье Брейнинг, жившей в центре города, на соборной площади, в доме кардинала Бармана. Здесь добрая мать семьи утешала его, старалась сгладить и смягчить резкие, бурные порывы страстной и впечатлительной натуры; «она – по выражению самого Людвига – очищала розы от тли». Он питал отвращение к преподаванию и тем не менее принужден был посвящать этому занятию долгие часы; расстроенный, утомленный прибегал он сюда, вместо того, чтобы отправиться через площадь к барону Вестфаль фон Фюрстенбургу, где его ждали к уроку, и умная, ласковая хозяйка, успокоив молодого человека, отсылала его к исполнению противных, но неизбежных обязанностей; не раз Людвиг следовал ее советам, отправлялся к барону, подходил к