И вдруг, когда он уже совсем было впал в отчаяние, он однажды в субботу, 25 мая, получил записку следующего содержания:

Дорогой доктор Мэнсон!

Мистер и миссис Уоткинс завтра, в воскресенье, ужинают у меня. Если у вас не имеется в виду ничего более интересного, не придете ли и вы тоже? В половине восьмого.

Уважающая вас Кристин Бэрлоу

Он испустил крик, на который из посудной прибежала Энни.

- Ох, доктор, что это вы? - И затем укоризненно: - Иногда вы ведете себя просто глупо.

- Это верно, Энни, - согласился он, все еще не оправившись от волнения. - Но я... теперь, кажется, с глупостями кончено. Послушайте, Энни, голубушка, вы не выгладите мне брюки на завтра, а? Я их вечером, ложась спать, вывешу за дверь.

На следующий день, по случаю воскресенья, в амбулатории вечернего приема не было, и Эндрью в трепетном волнении явился вечером в дом миссис Герберт, у которой жила Кристин. Было еще слишком рано, и он знал это, но больше не мог ждать ни одной минуты.

Дверь открыла сама Кристин, приветливая, улыбающаяся.

Да, она улыбалась, улыбалась ему. А он думал, что противен ей! Он был так взволнован, что едва мог говорить.

- Сегодня был чудный день, не правда ли? - пробормотал он, следуя за ней в гостиную.

- Да, чудный, - согласилась Кристин. - И я сегодня совершила основательную прогулку. Зашла дальше Пэнди. Поверите ли, я даже нашла несколько цветков чистотела.

Они уселись. У нервничавшего Эндрью уже готов был сорваться с языка вопрос, хорошо ли она прогулялась, но он вовремя проглотил эту пустую и банальную фразу.

- Миссис Уоткинс только что прислала сказать, что они с мужем немного опоздают, - заметила Кристин. Его зачем-то вызвали в контору. Вы не возражаете против того, чтобы подождать их несколько минут?

Возражать! Несколько минут! Эндрью готов был громко рассмеяться от счастья. Если бы она только знала, как он томился ожиданием все эти дни и как чудесно быть с ней наедине! Он украдкой оглядел комнату. Гостиная, обставленная собственной мебелью Кристин, не была похожа ни на одну из комнат, в которых ему приходилось бывать в Блэнелли. В ней не было ни плюшевых, ни волосяных кресел, ни эксминстерского ковра, ни единой пестрой атласной подушки, какие украшали гостиную миссис Бремвел. Пол был крашеный, навощенный, и только перед открытым камином лежал простой коричневый коврик. Мебель - такая ненавязчивая, что Эндрью не обратил на нее никакого внимания. Посреди стола, накрытого к ужину, стояла обыкновенная белая тарелка, в которой плавали похожие на крошечные кувшинки цветы чистотела, собранные сегодня Кристин. Это было просто и красиво. На подоконнике стоял деревянный ящик из-под пирожных, наполненный землей, из которой пробивались хрупкие зеленые ростки. Над камином висела какая-то весьма оригинальная картина, на которой был изображен всего только деревянный детский стульчик красного цвета, по мнению Эндрью, очень плохо нарисованный.

Кристин должно быть, подметила изумление в глазах гостя. Она улыбнулась с заразительной веселостью.

- Надеюсь, вы не приняли это за подлинник.

Эндрью в замешательстве не знал, что сказать. Его смущала эта комната, где во всем чувствовалась индивидуальность хозяйки, смущало сознание, что она знает многое, ему недоступное. Но Кристин возбуждала в нем такой интерес, что, забыв о своей неловкости, избежав глупых банальностей вроде замечаний о погоде, он начал расспрашивать ее о ее жизни.

Кристин отвечала ему просто. Она была родом из Йоркшира. В пятнадцать лет лишилась матери. В то время отец ее был помощником смотрителя на одном из больших Бремвелских угольных рудников. Ее единственный брат Джон в тех же копях прошел практику горного инженера. Через пять лет, когда Кристин минуло девятнадцать и она окончила педагогический институт, отца назначили управляющим Портским рудником, в двадцати милях от Блэнелли. Кристин и ее брат переехали с отцом в Южный Уэльс, она - чтобы вести хозяйство, Джон - чтобы работать вместе с отцом. Через полгода после их переезда на Портском руднике произошел взрыв. Джон, находившийся в шахте, был убит на месте. Отец, услыхав о катастрофе, тотчас же спустился вниз и попал в поток рудничного газа. Неделю спустя из шахты извлекли оба трупа - его и Джона.

Когда Кристин кончила, наступило молчание.

- Простите меня... - начал Эндрью сочувственно.

- Люди очень тепло отнеслись ко мне, - промолвила Кристин все так же просто и серьезно. - А в особенности мистер и миссис Уоткинс. Мне предоставили здесь место в школе.

Она помолчала, и лицо ее снова прояснилось.

- Я, как и вы, здесь все еще чужая. В долинах Уэльса долго надо жить, чтобы к ним привыкнуть.

Эндрью глядел на нее, ища слов, которые хоть сколько-нибудь выразили бы его чувства к ней, какого-нибудь замечания, которое тактично отвлекло бы ее мысли от прошлого и внушило надежду на будущее.

- Да, здесь, внизу, чувствуешь себя как-то от всего отрезанным. Одиноким. Мне это знакомо. Я часто испытываю это. Часто так хочется поговорить с кем-нибудь.

Кристин улыбнулась.

- А о чем же вам хочется говорить?

Он покраснел, чувствуя себя захваченным врасплох.

- Ну, хотя бы о моей работе. - Он замолчал, но счел нужным пояснить: - Видите ли, я как-то запутался. Меня одолевают всякие вопросы.

- То есть вы хотите сказать, что у вас бывают в практике трудные случаи?

- Нет, не то. - Он продолжал с некоторым колебанием: - Я приехал сюда, начиненный формулами, истинами, в которые все веруют или делают вид, что веруют. Например, что опухшие суставы - признак ревматизма. Что ревматизм надо лечить салицилкой. Знаете, всякие такие ортодоксальные истины! Ну, а теперь открываю, что некоторые из них неверны. Возьмите хотя бы лекарства. Мне кажется, что некоторые из них приносят скорее вред, чем пользу. Виновата система. Больной приходит на прием. Он ожидает от врача своей "бутылки". И получает ее, хотя бы это был просто жженый сахар, сода "и добрая старая aqua. Вот для чего рецепт пишется по-латыни, - ведь тогда больной ничего не поймет. Это нечестно и недостойно науки. И еще одно: мне кажется, что слишком много есть докторов, которые лечат эмпирическим путем, то есть обращают внимание лишь на отдельные симптомы. Они не дают себе труда собрать все симптомы воедино и тогда только поставить диагноз. Они решают очень быстро, потому что всегда спешат: "А, головная боль - так примите этот порошок". Или: "Вы малокровны, надо попринимать железо". Вместо того чтобы вникнуть, чем вызвана головная боль или малокровие... - Он вдруг, перебил сам себя: - Ох, простите, вам это, должно быть, скучно...

- Нет, нет - возразила она быстро. - Это страшно интересно.

- Я только начинаю, только нащупываю дорогу, - продолжал он с увлечением, обрадованный ее вниманием. - Но я по совести нахожу, уже судя по своему небольшому опыту, что в той премудрости, которую нам внушали, слишком много отжившего, устарелого. Лекарства, которые бесполезны, симптомы, в которые верили еще в средние века. Вы, пожалуй, скажете, что это не имеет значения для рядового врача-практика? Но почему такой практикующий врач должен только класть припарки да раздавать микстуры? Пора уже выдвинуть на первый план науку. Множество людей думает, что наука - на дне пробирки. А я думаю иначе. Я считаю, что работающие в глуши врачи имеют полную возможность узнать многое и чаще наблюдать первые симптомы какой-нибудь новой болезни, чем в любой клинике. К тому времени, как больной попадает в клинику, первые стадии болезни уже миновали.