Фалько Лоренц все еще рядом. «Молодец, — кричит он, — мяч мне!»

Но я еще не сошла с ума. Не останавливаясь отвожу правую ногу в сторону, ловлю мяч носком, взлетаю в воздух и закручиваю мяч над напрасно вытянутыми руками вратаря прямо в ворота. Гул аплодисментов. Здесь вся школа — ведь матч на самом деле решающий. Даже Коопман не может больше удержаться на месте. Мальчишки из моей команды подбегают ко мне, каждый хочет похлопать меня по плечу, но я медленно прохожу по краю стадиона, чтобы отделаться от них. Похоже, что будет ничья. Идет последняя минута. Команда противника наступает. Моя великолепная реакция еще раз мешает забить гол в наши ворота. Я все еще сзади, но из-за того что играть осталось всего несколько секунд и шансов больше не будет, я смелею: хладнокровно бью по мячу. Как снаряд он летит через половину поля, к нему бросается вратарь, касается его, но удержать не может. «А…а…а… Гооооол!» Я обеспечила лидерство гимназии Хедденбарг. Свисток судьи. Мы выиграли. Все бросаются ко мне, вся команда, все хотят меня качать, зрители бегут по полю, впереди несется Коопман, все рвутся ко мне… и не решаются приблизиться. Потому что взгляд у меня уничтожающе-холодный. Я спокойно смотрю на них. Они остановились в нескольких метрах и только шаркают ногами. А я отворачиваюсь, сую руки в карманы и в одиночестве бреду через поле. Кстати, так заканчиваются многие мои фантазии. В конце я всегда иду одна по огромной пустой площади.

В четырнадцать лет появилось смутное ощущение, что парня у меня никогда не будет. Даже если я ни в коем случае не собиралась ни в кого влюбляться, наличие парня казалось важным. Взрослые всегда делают вид, что у людей в моем возрасте все карты. Но ведь для мальчишек из моего класса молодость роли не играла. Им и самим было по четырнадцать-пятнадцать. Молодость оказалась не козырем, а данностью. К счастью, у большинства девчонок все было точно так же. Хотя они часто трепались о том, какой тип парней им нравится, на самом деле только Кики и Таня уже целовались. В них таилось что-то, чем не обладали такие как Гертруд Тоде, Инес Дебберке, Мелкая Дорис или я. Наша судьба была предопределена. Мы всегда будем с краю, будем дарить друг другу печенье под названием «Герман» и смотреть, как стройные девушки ведут настоящую, достойную жизнь. Затаив дыхание, мы будем слушать истории про других и утешаться тем, что контрольные пишем лучше. Потому что Кики и Таня, хотя и знали больше нашего, все-таки немного отставали от нас по всем предметам. Характерно для таких серых мышек, как мы, и то, что они всегда заглядываются на парней только из своего класса. На большее наше воображение не тянет. Мне было наплевать, кто меня поцелует, но это должно произойти с мальчиком, в которого влюблено большинство, — с Фалько Лоренцем, Тиллем Хинсбергом или Хоффи Хоффманом. Ни разу ни одно из этих заоблачных созданий — а только они могли принести мне внимание и уважение — не обратило на меня никакого внимания. И только иногда на улице незнакомые парни кричали мне вслед, особенно если их было несколько. Они вопили: «Ну и задница! Ты только посмотри!» — или что-нибудь в этом роде. Никогда не понимала, зачем они это делают. (Ну хорошо, пусть я страшна до безобразия, но почему при этом нельзя оставить меня в покое?) Мама утверждала, что у меня, единственной из женщин нашей семьи, узкие бедра. Глупость какая-то. Бедра мои совсем не были узкими. Когда парни орали мне вслед, то речь шла почти всегда о моей заднице. Да еще вдруг и взрослые мужики тоже последовали их примеру. Я все время оказывалась такой дурой, что останавливалась, стоило только со мной заговорить на улице. Иногда действительно спрашивали дорогу. Не могла же я каждый раз предполагать, что сейчас мне начнут шептать всякую пакость. Они говорили удивительные вещи, произносили слова, которых я еще ни разу не слышала. И все равно я прекрасно понимала, что они имеют в виду. «Ну что, уже созрела?» — кричал из своего сада мужик, когда я проезжала мимо на велосипеде. Мимо этого сада я ездила каждый день. В школу. Почему мужик уверен, что я никому не расскажу? Почему он считает, что мне никто не придет на помощь? Если я замечала его копающимся в земле, то всегда переезжала на другую сторону. А он ржал с видом триумфатора. Меня начинало тошнить, стоило заметить строительную площадку. Чем ближе я подходила, тем отчетливей ощущала себя насекомым, этаким жуком, наблюдающим за приближением подошвы. Я смотрела в землю, притворялась глухой, а потные загорелые рабочие в одних майках наперебой перечисляли, чем можно со мной заняться. Что же со мной не так? Почему мне говорят такие вещи, да еще и смеются? Если бы я жрала поменьше, если бы была потоньше, тогда бы все эти старые недоноски не обращали на меня внимания, а одноклассники пялились бы на меня и наконец бы заметили, как я на самом деле красива. Потому что иногда и я бывала красивой.

Когда родители уходили на одну из своих вечеринок, я долго не ложилась спать и смотрела телевизор, хотя мои брат и сестра уже давно дрыхли. Около десяти часов накатывала усталость, но если ее удавалось преодолеть, то появлялось чувство, что спать мне больше никогда не захочется. После окончания телепередач я ставила пластинку «Битлз», купленную мной из-за того, что на уроке музыки мы анализировали «Элеанор Ригби». Я открывала занавески. В темном ночном окне я внезапно превращалась в ту девочку, которой могла бы быть. В этот смутный час я становилась красивой. Даже в очках. Я разглядывала себя, приподнимала волосы, другой рукой почтительно прикасалась к холодному стеклу и никак не могла понять, что это я. Я танцевала перед своим отражением. Иногда мчалась в прихожую к обыкновенному зеркалу. Здесь я смотрелась не так хорошо, как в темном окне. Снимала очки и наклонялась вперед, чтобы узнать себя без оптического помощника. Без очков я могла бы, наверное, превратиться в красавицу. Что-то было не так — трудно сказать что, но если бы это исчезло и я бы сбросила фунтов десять, то однажды смогла бы стать очень даже миленькой. Уже в это мгновение я выглядела намного лучше, чем весь день. Почему тут же в мою дверь не позвонил ни один из парней? Например, Тилль Хинсберг, если бы он в час ночи случайно проезжал на велосипеде по моей улице. Если бы прямо перед моим домом у него вдруг спустила шина. Или Фолькер Мейер, потому что он тайно в меня влюбился и вот не выдержал. Если бы я сейчас открыла ему дверь, он был бы поражен моей красотой. Я открывала дверь, тихо, чтобы не разбудить брата или сестру, включала уличный фонарь и вставала в пятно света. Каждый проезжающий мимо мог видеть, как я красива до невозможности. Но в такое время приходилось ждать часами, пока появится машина. Если человек здесь не живет, то и ехать ему тут незачем. Некоторое время я стояла на свету, потом выключала фонарь и ложилась спать.

_____

К моему удивлению, папа высказал готовность купить мне контактные линзы. Стоили они невероятно дорого. В первый раз я реально получила что-то серьезное, чего мне на самом деле хотелось. Может быть, отвратительными очки считала не только я, но и папа. Без очков лицо показалось мне сначала непривычно голым и мягким. Я обвела глаза черным карандашом, и снова появился контур. Сверху намазала тенями, синий металлик. Теперь оставалось только похудеть.

Мама, сестра и я сели на диету. Мама списала ее у соседки. Похудеть оказалось легко. Утром я съела половинку грейпфрута и три яйца вкрутую, в обед половинку грейпфрута и опять три яйца, вечером три яйца и зеленый салат, заправленный лимонным соком. На следующий день я весила на два килограмма меньше, брюки начали сваливаться. На второй день утром я съела три крутых яйца и полгрейпфрута, в обед три крутых яйца и пол грейпфрута, а вечером полцыпленка без кожи. После всех этих яиц цыпленок показался удивительно вкусным, я почти насытилась. На следующее утро выяснилось, что я похудела на три килограмма. Так и продолжалось: каждый день огромное количество яиц, только вечером вареное мясо или рыба и противный помидор из гриля. Говорили, что можно потерять до восьми фунтов в неделю. Я похудела на двенадцать. Конечно, все время подташнивало. Когда в школе приходилось подниматься на два этажа, чтобы попасть в лингвистическую лабораторию, я была вынуждена останавливаться и держаться за перила, потому что в глазах темнело. Кроме того, с третьего же дня от меня стало вонять фосфором. Но что с того, если теперь я снова весила пятьдесят пять килограммов. До этого весы показывали шестьдесят один, то есть больше шестидесяти. Теперь, наконец, я и выглядеть стала хорошо. На каждой перемене бегала в туалет, чтобы посмотреться в зеркало. Когда я себя видела, мне становилось приятно. Если же не видела, то все время чувствовала свое уродство.