Дирк Бухвальд лег рядом со мной и впился мне в шею. На нем была джинсовая жилетка и голубая клетчатая рубашка с короткими рукавами. Карманы жилетки были набиты до отказа. В одном, прямоугольном, лежала пачка «Мальборо», из другого торчала ручка пластмассовой расчески. Слева шариковой ручкой он изобразил птицу, на правом плече буквы AC/DC с зигзагообразной стрелой посередине. У него были длинные волосы, костистое лицо и красивые загорелые плечи. На правом запястье Дирк носил серебряный браслет с пластинкой, на которой было выгравировано его имя.

«Хочешь, пойдем за палатку?» Я не поняла, зачем он хочет идти еще куда-то. Все остальные тискались на матрацах. Для этого их сюда и принесли. Темень за палаткой была страшная. Дирк Бухвальд взял в руки мою голову и начал меня целовать. Ни разу еще при поцелуе парень не брал в руки мою голову. Дирк Бухвальд показался мне безумно властным. По крайней мере, целовался он с такой силой, что искусал мне все губы. Я подумала, что нечаянно, и не остановила его, не стала отбиваться, чтобы ему не было стыдно. Потом он начал втискивать мне в рот свои зубы. Я почувствовала привкус крови. Попыталась вырваться из его рук, но держал он крепко; потом начал впиваться клыками мне в губы, не оставив ни одного живого места, так что по подбородку у меня потекла кровь. Когда, наконец, он меня выпустил, я была скорее сбита с толку, чем напугана. Я даже не поняла, понравилось ли мне и стоит ли повторить поцелуи, чтобы разобраться. Пока я размышляла и искала в кармане бумажный платок, неожиданно Дирк Бухвальд громко пернул. И снова я подумала, что это случайно, что сейчас ему ужасно стыдно, даже больше, чем мне за него, но тут даже в темноте я почувствовала, что он ухмыляется, чрезвычайно собой довольный. Видеть я ничего не могла, сплошная темнота, как чернила. Но ухмылку я явственно ощутила, как будто в этот момент на его губах лежали мои пальцы. Я осознала, что он сделал это намеренно. Это было ужасно, ужаснее чем кровь, которую я стирала со своих губ. Мне стало так противно, что я убежала, схватила свою куртку, села на мопед и поехала домой. Мой бело-голубой мопед был настоящим скакуном. Если достаточно резко выжать сцепление, то какое-то время можно было ехать на заднем колесе. Себя я считала чрезвычайно ловким ездоком, на голову выше остальных. С другой стороны, масса вещей, которые легко выполняли мои одноклассники, были мне не по плечу. Я, например, не умела ездить автобусом или поездом, не считая маршрута до главного вокзала (там не нужно делать пересадку). Никогда не разбиралась в расписании. Не могла понять ни слова. Если появлялась необходимость съездить в центр, то эти двадцать километров я проезжала на велосипеде. Когда я купила подержанный мопед, папа, естественно, снова завел старую песню про поперечный миелит: «В Боберге полно инвалидных колясок — и всё после несчастных случаев на мопедах».

Пока я ехала домой, я все время задавала себе вопрос: неужели Дирк Бухвальд всегда пукает после поцелуя или же сделал исключение лично для меня? Подумалось, что для меня. Шел мелкий дождь. Подставила лицо под капли, почувствовала на коже легкие уколы, как иголочками. Прибавила скорость, распущенные волосы летели со скоростью тридцать восемь километров в час. Шлем пристроила на багажнике. Забыла про Дирка Бухвальда, пела про себя «Kiss you all over», повернула, бормоча «love you», затянула «need you». Вдруг мостовая, как будто смазанная маслом, ушла из-под заднего колеса. Не было ничего, ну абсолютно ничего, за что покрышка могла зацепиться. Я завалилась на бок и заскользила по дороге, не выпуская мопеда. Потом скольжение прекратилось, я лежала и плакала. Не потому, что больно, а потому, что я снова лоханулась. Могла ведь купить себе спокойный бабский мопед, а могла и вообще ездить на велосипеде. Почему я никак не могу вбить себе в башку, что я ни на что не гожусь, ну совсем ни на что, что я полная дура! Еще какое-то время я лежала под дождем, даже ногу из-под бака не вытащила. Делала вид, что тяжело ранена и потеряла сознание. Надеялась, что меня переедет машина. Но в таком захолустье после полуночи людей не бывает.

_____

Через две недели после аварии я продала своего скакуна однокласснику по имени Йоги Рюман. Левое колено, видимо, все еще болело. Но это не точно. Я так часто симулировала, что за это время разучилась отличать, что болит по-настоящему, а что — по моему хотенью. На следующем сабантуе Йоги призвал меня к ответу, потому что мопед — он упорно говорил — «этот мопед» — развалился прямо под ним. Когда я отказалась вернуть деньги, он спросил, не хочу ли я быть с ним. Йоги Рюман, как и большинство парней, был ниже меня ростом. Когда он стоял рядом, мне приходилось наклоняться, изгибать одну ногу, а вторую ставить наискосок. Худой как скелет, с узкими глазками, он выкуривал в день две пачки сигарет и казался коварным. И все равно, когда он спросил, не буду ли я с ним гулять, я не могла отказаться. В него были влюблены три мои одноклассницы. Они утверждали, что Йоги Рюман просто милашка. У него был задранный кверху детский носик, и если этого достаточно, чтобы считаться милашкой, тогда он, безусловно, им был. А кроме того, стоя однажды позади меня у лингафонного кабинета, он прошептал: «У тебя красивая жирная задница».

Это вовсе еще не значило, что он меня хотел. Может быть, меня уже никто никогда не захочет. Я выросла, следовательно, прибавила в весе. Он колебался между шестьюдесятью пятью и шестьюдесятью восьмью килограммами. Если мне удавалось не есть и не пить несколько дней подряд, то весы показывали шестьдесят четыре, но опуститься ниже магической черты в шестьдесят килограммов мне не удавалось. А мне так хотелось весить пятьдесят девять, нет, лучше пятьдесят семь. Каждое утро я вставала на весы и каждое утро была толстой. Иногда я специально взвешивалась еще и вечером или днем. И тогда оказывалось, что я очень толстая. Да еще и очень высокая Может быть, у меня в спинном мозгу опухоль, которая раздвигает позвоночник. В один прекрасный день ее обнаружат и удалят. Из-за ошибки анестезиолога я впаду в кому, а когда через два месяца приду в себя, выяснится, что я стала ниже на восемь сантиметров. К тому же исхудала так, что не могу не вызывать жалости. Тогда и начнется моя жизнь. Ведь даже ребра будут просвечивать! И на бедрах тоже начнут выпирать кости. По вечерам, лежа в постели, я удовлетворенно рассматриваю свой плоский живот и кости — в таком положении их видно еще лучше. Однажды молодой человек погладит мои бедра и скажет: «Боже мой! Какая ты худенькая!»

К сожалению, все это неправда. Ноги у меня совсем не тонкие, к таким костям они просто не подойдут, а задница настолько жирная, что некоторые мужики не могут удержаться, чтобы за нее не ухватиться, а Йоги не может спокойно на нее смотреть и не делать соответствующих замечаний. Некоторые парни покупали себе джинсы 26-го размера. Я же носила «Wrangler» 31-го. 29 — это было бы уже кое-что, 29 или 28. Они узкие, а ткань натягивалась между костями, не касаясь живота. Когда я шла, штаны ерзали по костям и терли кожу. Это ощущение мне нравилось. Оно постоянно напоминало, что в этом месте я тонкая. Была и еще одна приятная боль — легкое покалывание, начинавшееся, когда желудок вгрызался в самого себя. Я никогда не ела столько, сколько нужно, чтобы оно прекратилось.

«Хорошо, когда болит живот, — утверждала Мелкая Дорис, — если ты чувствуешь голод, да еще и такой, что болит желудок… Когда болит желудок, ты худеешь». Судя по ее словам, я худею беспрерывно. Но вдруг мой вес внезапно снова взлетел вверх и стал шестьдесят семь кило. А вот Мелкая Дорис, наоборот, с каждой неделей становилась все тоньше. Но не выше. Только худела. Она почти не выросла с того момента, когда я бросила в нее мыло. Кости торчали изо всех мест, ноги и руки начали покрываться желтым пухом — прямо как у пчелы. Ей никто не прошепчет в ушко, стоя перед лингафонным кабинетом, что у нее жирный зад. С другой стороны, Йоги никогда не спросил бы у девушки, похожей на нее, будет ли она с ним. Дорис тоже считала, что у меня толстая задница, но ей казалось, что с этим нужно смириться. У меня такая предрасположенность. А ее предрасположенность — оставаться маленькой. «Я никогда не буду красавицей, — заявила она, — мне нужно подчеркивать свое изящество».