— Эй! — заорал Фредриксон сквозь шторм. — Они меньше!

Я не понял его.

— Меньше! — снова крикнул он. — Волны куда меньше, чем в книжке-картинке!

Но я не видел волн в его книжке-картинке, а потому так и стоял, зажмурившись и вцепившись в садовую качалку Хемулихи. И мне полегчало. Вскоре я действительно почувствовал, что качалка мерно раскачивается вверх-вниз, буря стихла и опасность миновала.

Тут я открыл глаза, и взору моему предстало невероятное зрелище. «Морзкой оркестор» парил в воздухе под гигантским белым парусом. Далеко внизу шторм всё так же швырял чёрные валы. Только теперь он похож был на маленький игрушечный шторм, который не имел к нам никакого отношения.

— Летим! Летим! — закричал Фредриксон. Он стоял рядом со мной и смотрел на огромный белый шар на мачте.

— Как ты поднял туда облако? — спросил я.

— Само поднялось, — ответил он. — Летающий речной корабль!..

И Фредриксон погрузился в раздумья.

Ночь светлела. Небо стало серым, было очень холодно. Я начал потихоньку забывать, что совсем недавно пытался спрятаться в садовой качалке Хемулихи. Я снова ощутил уверенность в себе и любопытство, и мне очень захотелось кофе. Было в самом деле ужасно холодно. Я осторожно потряс лапами и проверил хвост и уши. Всё цело.

Юксаре тоже не пострадал, он сидел за банкой Шусселя и пытался раскурить свою трубку.

Но «Морзкой оркестор» был в плачевном состоянии. Мачта сломалась. Колёса отвалились. Оборванные штаги грустно болтались на ветру, а фальшборт кое-где помялся. На палубе валялись водоросли, обломки, кувшинки и несколько морских привидений, лишившихся чувств. Но хуже всего было то, что золотая луковка на крыше ходовой рубки исчезла.

Мало-помалу наше облако сдулось, и корабль начал спускаться. Небо на востоке покраснело, мы качались на длинных волнах, и я слышал, как в банке Шусселя гремят пуговицы. Белое облако из книжки-картинки снова уснуло на палубе.

— Дорогая команда, — торжественно сказал Фредриксон. — Мы выдержали шторм. Выпустите моего племянника из банки.

Мы открыли банку, и оттуда вылез несчастный зеленолицый Шуссель.

— Святая пуговица, — молвил он устало. — За что мне такие страдания? Не жизнь, а сплошные тревоги и муки… Только взгляните на мою коллекцию!.. Ужас, да и только.

Клипдасс тоже вылез и, понюхав, чем пахнет ветер, чихнул.

— Есть хочу, — сказал он.

— Простите! — выкрикнул Шуссель. — От одной мысли о приготовлении пищи…

— Успокойся, — сказал я. — Я сварю кофе.

Пробираясь на нос корабля, я дерзко взглянул на море поверх помятого фальшборта и подумал: теперь я кое-что о тебе знаю! И о кораблях тоже! И о тучах! В следующий раз я не закрою глаза и не сожмусь в комок!

Когда кофе был готов, над землёй встало солнце. Доброе и приветливое, оно пригрело мой замёрзший живот и вернуло мне мужество. Я вспомнил, как оно озарило мой первый день свободы после исторического побега и как светило в то утро, когда я построил дом на песке. Я рождён в августе, под гордыми знаками Льва и Солнца, и мне предначертано идти по приключенческой стезе, указанной моими личными звёздами.

А всякие там шторма — ерунда! Они, должно быть, только затем и нужны, чтобы потом увидеть восход. Ходовую рубку украсит новая луковка. Я пил кофе и был очень доволен.

Но страница перевёрнута, и я подошёл к новой главе своей жизни. Прямо по курсу была земля, большой одинокий остров среди моря! Гордый силуэт чужого берега!

Я встал на голову и закричал:

— Фредриксон! Опять что-то новенькое!

Шусселю сразу полегчало, и он начал готовить банку к спуску. Клипдасс от волнения кусал себя за хвост, а меня Фредриксон усадил полировать все металлические детали оснастки, которые уцелели после шторма (Юксаре же вообще ничего не делал). Нас несло прямо к незнакомому берегу. Наверху, на высокой горе, мы увидели что-то похожее на маяк. Маяк медленно двигался, вытягиваясь то вправо, то влево, — довольно странный феномен. Но у нас было полно дел, и мы быстро о нём позабыли.

Когда «Морзкой оркестор» причаливал к берегу, мы выстроились на борту, причёсанные, с вычищенными зубами и хвостами.

И тут у нас над головами грохочущий голос произнёс страшные слова:

— Ха! Раздери меня морра, если это не Фредриксон и его треклятая компашка! Наконец-то вы мне попались!

Вот тебе и здрасьте! Это оказался дронт Эдвард, и он был ужасно зол.

— Такие вот дела творились в моей молодости! — сказал Муми-папа и захлопнул тетрадь.

— Почитай ещё! — закричал Снифф. — Что было потом? Дронт небось хотел вас расплющить насмерть?

— Об этом вы узнаете в следующий раз, — загадочно ответил Муми-папа. — Увлекательно, правда? Видишь ли, один из главных писательских приёмов заключается в том, чтобы закончить главу на самом страшном месте.

Муми-папа сидел на берегу с сыном, Снусмумриком и Сниффом. Пока он читал им про ужасающий шторм, дети поглядывали на море, которое суетливо, словно предчувствуя близость осени, гнало свои волны к берегу.

Им казалось, что они видят, как, подобно кораблю-призраку, сквозь бурю летит «Морзкой оркестор» с их папами на борту.

— Как же, наверное, тошно ему было в этой банке, — пробормотал Снифф.

— Холодно, — сказал Муми-папа. — Пройдёмся?

Они зашагали по водорослям в сторону мыса, и ветер подгонял их в спину.

— Ты умеешь гудеть, как клипдасс? — спросил Снусмумрик.

Муми-папа попробовал.

— Эх, нет, — расстроился он. — Не то. Звук должен быть как из жестяной трубы.

— А по-моему, немного похоже, — сказал Муми-тролль. — Папа, а разве ты не бежал потом с хаттифнатами?

— Возможно, сынок, — смутился Муми-папа. — Но это было позже, много позже. И вообще, этот эпизод я предпочёл бы опустить.

— Даже не думай! — воскликнул Снифф. — И что, позже ты жил разгульной жизнью?

— Тихо ты, — сказал Муми-тролль.

— Точки, точки, точки, — сказал его папа. — Смотрите, море что-то выкинуло на берег! Бегите и подберите скорей!

И они побежали.

— Что это за штука? — спросил Снусмумрик.

Штука оказалась большой, тяжёлой и похожей на луковицу. Она наверняка долгие годы плавала по морю, потому что вся обросла водорослями и ракушками. Кое-где на растрескавшемся дереве виднелись остатки золотой краски.

Муми-папа поднял луковицу и принялся рассматривать. И пока он смотрел, его глаза становились всё шире и шире, и наконец он прикрыл их лапой и вздохнул.