А теперь перед вами Леди Помойка. Толпа безумствует. Что же я, господа, могу вам сказать, гм. Я и вправду взволнована — так много людей наконец обратили на меня внимание. Очень неожиданно, я ведь такая застенчивая и не знаю, как себя вести, когда тебя окружает слава. Я вам кое-что скажу, прямо скажу, от души, потому что девушка я простая: самое главное — чтобы у человека была семья. Вот так. Какая-то поддержка, смысл. Особенно у того, кто потерялся в жизни и злоупотреблял. Вот моя дочь, например: чудо. Просто чудо. Я уже ничего не хочу, ни денег, ни благ там каких, только чтобы моя Анюся щебетала. Женщина без ребенка все равно что без руки. Без ничего. Где она смысл себе какой найдет, в чем, спрашивается, — в вине?! Поэтому нечего аборты делать — рожать надо и любить. Я вам это говорю, я, Манька. Быть честной, следить за своим здоровьем и жить как все. И, это самое, короче, ну вот и все, наверное. Очень приятно было с вами познакомиться, вы замечательные, однако мне пора, спешу. Лечу, как говорится. Чао!

Збышек, Манькин благодетель, возвращался домой после смены в охране. Было раннее утро, он уставший, потому что целые сутки склады на Влодажевской сторожил. Собаки беспокойно метались, видимо, кто-то там шнырял. Что за работа, денег — кот наплакал, а здоровье не восстановишь. Надо будет все это послать куда подальше и поискать, может, чего другого. Хорошо, что хоть Манька с ним живет — и приберется, и поговорить есть с кем. Хотя в последнее время все меньше общих тем, потому как баба совсем спятила и выдумала, что у нее ребенок есть. Только и слышишь «Анюся то, Анюся се». Збышек покачал головой, вошел в подъезд. Искал ключи в кармане. Черт, снова нет света на площадке. Встал перед дверью на половик и наклонился в сторону окна. Ну ни хрена не видно, где эта замочная скважина.

Вдруг он почувствовал что-то странно-непривычное под ногами. Поднял ногу, проверил подметку, вроде ничего не прилипло. Странно. Поставил ногу на половик, нет, все-таки что-то там есть. Щелкнул зажигалкой и склонился над половиком. Провел пальцем по черной резине.

Из дырки в половике на него испуганно глядели детские глазки.

Мамка, забери нас к Богу,

Здесь нам слишком горя много,

Ой как будет грустно без тебя здесь нам.

Коридоры поликлиники заполнены кашлем, сопением и хрипами. Перед каждым кабинетом несколько стульев, на них расположились старые тела. Толстые телесного цвета колготки, юбка три четверти в шотландскую клетку. Сапожок или туфля, свитерок и жилетка, чтобы не тянуло сквозняком по почкам, потому что нет ничего хуже, чем застудить почки. Бабы в шапках, беретах, шляпках, платках. Пышные головные уборы, словно вороньи гнезда, выросли на голове с того момента, как выпал последний волос. Внутри они набиты платками или полиэтиленовыми пакетами, чтобы держалась форма. И это не какие-то там сдвинутые набекрень береты: мохер должен торчать гордо, как большой шар, по которому предсказывают будущее.

Старые мужики в это время сморкаются и втягивают остатки мокроты в себя, в легкие. А вдруг пригодится потом? А может, придет черный день, и они тогда воспользуются своей мокрутой и съедят ее на обед?

Нет ничего более шипящего и злобного, чем госучреждение здравоохранения. Каждый вновь прибывший и спросивший, кто тут последний, — объект всеобщего внимания. Захочет эта ловкачка пролезть без очереди или нет? Кто-то, слишком робкий или слишком слабый, чтобы склочничать, спрашивает дрожащим голосом: «Простите, а кто последний к доктору Калигуле?» А какой у вас номер очереди? А на какое время вы записаны? А, ну тогда я последняя. А вы присаживайтесь. И тогда принятая в сообщество ждущих посетительница тяжело садится на единственный свободный стул. Если же старуха попадается надменная и бессовестная, то сразу начинается скандал. «Добрый день, я с доктором еще раньше договаривалась, мне только рецепт, а это без очереди».

Что?!

Эта старая перечница, видите ли, без очереди!!

А тут все за рецептом и все в очереди, чего только не выдумают, здесь все больные, постыдились бы, садитесь и ждите как все, а то чего еще выдумала! Старуха возмущается и фыркает, клянется честным словом, что она может, что имеет право войти без очереди, прямо сейчас. На минуточку, только за бумажкой, потому что у нее давление и если сейчас же не примет таблетки, то и не знает, что будет. Нет! Как бы не так, только через наш коллективный труп! Что за наглость, что за нахальство, не вам, что ли, говорят? Я тут час уже сижу, а она приходит и смертью своей нас пугает. Что же это с людьми сделалось, что они себе позволяют, особенно на улицах, особенно молодежь, у моей сестры недавно сумочку сопляк какой-то вырвал средь бела дня, и не поверите где, в костеле, во время службы. Боже, что у нас в стране творится.

Очередь бурлит. Старуха бросила гранату и вызвала взрыв возмущения, брюзжания, оханья и покачивания головой. Сама же отступила, встала скромно в уголок и прислонилась спиной к стене. Как довольный генерал, обозревающий поле битвы. А здесь уже шипение вовсю. Стулья скрипят под напором рассказов, признаний и причмокиванья. Здесь нет запретных тем, здесь — единая свободная зона человеческих откровений. Никто не краснеет и не смеется внаглую. Говори что хочешь — такой вот здесь гериатрический Гайд-парк. А что у тебя болит, а где, а точнее. О, у меня артроз, аппендицит, базалиома, то есть, проще говоря, рак кожи, эпидемический паротит, копролалия, кератит, западание митрального клапана, спондилез (я его ласково называю поясничником) и еще остеохондроз, парафилия и этот, как его, а, кашель.

Фи, ну это еще не так много, согласитесь, это и витамином С можно снять или мазями. У меня вот уже восемь лет такой тромбоз, что ни один врач не знает, что делать. Никто! А уж анализов насдавала, а уж сколько натерпелась. Первым делом привезли меня к спепиалисту-тромбологу, он меня на УЗИ, ЭКГ и еще на какую-то хрень отправил. Ничего не нашли, тогда обратно кровь сдавать, пункция мозга и отпечаток глаза. Снова ничего. Знаете, я уж столько перевидала этих врачей, этих неотложек, синаториев, что могу книгу написать. Только получится детектив или триллер, потому как от того, что у нас в стране происходит, голова кругом идет. Врачам только одно давай — деньги да побольше. А санитарки, наверное, школу мясников кончали, ха-ха-ха, потому что, ха-ха-ха, к старикам относятся как к свиньям. Только и делают, что с кровати на кровать перебрасывают, пролежни не смазывают, а потом все это преет, гниет, приклеивается к простыне, сестры кричат: грязь, вонь. А человек, простите, под себя ходит — такая вот правда жизни!! — и лежит в дерьме до тех пор, пока его, словно младенца, не подмоют. До туалета нет сил добраться. Такая вот она, старость, вот так человека унижает. А чтобы молодая женщина старого деда пеленала, чтобы его подтирала, это, знаете ли, уж и не знаю, как назвать.

Очередь слушала, воцарилась тишина, каждый у себя в голове прокручивал свои картины унижения. Все эти падения на ровной дороге, выпадение вставной челюсти за праздничным столом, забывание адреса. За каждым стариком, за каждой старухой числятся такие грешки. И теперь ксендз с амвона призывает бить себя в грудь и каяться. Да, признаюсь, не мылась целую неделю, потому что сил не было встать с кровати. Не помнила имени дочери, пролила горячий суп на ноги. Не написала поздравительных открыток, потому что ревматизм пальцы скрутил. И еще один проступок числится за большинством сидящих в очереди кающихся грешников. Самый главный, потому как хуже нет перед обществом провиниться: слишком уж кочевряжился, родных потревожил, когда помощь потребовалась. Не умер. Получаю пенсию. Дышу воздухом, который могла бы вдыхать молодежь.