— Но при чем тут рука?

— Рука — вместилище наслаждения, когда пишешь. Правда, не только она одна: бесподобные ощущения от этого процесса разливаются в животе и в половых органах, под черепом и в челюстях. И все же наивысшее наслаждение сосредоточено в руке, которая пишет. Это трудно передать словами: когда рука творит, потому что не творить не может, она содрогается от наслаждения, и это уже не просто конечность, а гениальный механизм. Сколько раз, когда я писал, меня посещало странное чувство, будто главная тут — рука, будто она движется сама, не спрашивая у мозга! Да, я знаю, любой анатом сказал бы, что этого не может быть, но поверьте, ощущение именно такое, и это бывает часто. И какое же наслаждение испытывает в эти минуты рука — наверно, оно сродни тому, что охватывает бежавшего из тюрьмы узника или сорвавшегося с привязи коня. И кстати, задумайтесь, не поразительно ли: чтобы писать и мастурбировать, нам служит одно и то же орудие — рука?

— Чтобы пришить пуговицу или почесать нос, тоже служит рука.

— Как вы тривиальны! Впрочем, что это доказывает? Низменное применение не мешает высокому.

— А мастурбация — это высокое применение руки?

— Еще какое высокое! Простая скромная рука способна одна воспроизвести такое сложное, требующее затрат, трудное в осуществлении и отягощенное моральными категориями действо, как секс, — это ли не диво? Славная рука, безотказная и непритязательная, доставляет не меньше (если не больше!) удовольствия, чем докучливая и дорогостоящая женщина, — это ли не чудо?

— Разумеется, если таков ваш взгляд на вещи…

— Но ведь я прав, молодой человек! Вы не согласны?

— Послушайте, господин Тах, интервью даете вы, а не я.

— Иными словами, себе вы отвели более выгодную роль.

— Если это вас обрадует, моя роль пока не так уж выгодна. Вы меня уже не раз посадили в лужу.

— Меня это действительно радует.

— Ладно. Вернемся к нашим органам. Повторю по порядку: перо, муди, елдак, губы, ухо и рука. Все?

— А вам этого мало?

— Не знаю. Я представлял себе совсем другое.

— Вот как? Что же вам еще нужно? Вульва? Простата?

— На этот раз пошлость сказали вы. Нет. Можете размазать меня по стенке, но я думал, что требуется еще и сердце.

— Сердце? Боже милостивый, зачем?

— Чтобы чувствовать. Чтобы любить.

— Сердце тут совершенно ни при чем. Для этого есть муди, елдак, губы и рука. Их вполне достаточно.

— Вы чересчур циничны. Я никогда с этим не соглашусь.

— На здоровье, ваше мнение никому не интересно, как вы сами меня уверяли минуту назад. И ничего циничного я, по-моему, не сказал. Любовь и прочие чувства вырабатываются нашими органами, в этом мы с вами согласны; мы расходимся только насчет того, какими именно. По вашему мнению, это феномен сердечно-сосудистого происхождения. Я же не возмущаюсь и не бросаюсь громкими словами, правда? Я всего лишь думаю, что ваши анатомические теории весьма своеобразны и поэтому не лишены интереса.

— Господин Тах, ну зачем вы прикидываетесь, будто не понимаете?

— Что вы несете? Я прикидываюсь? Я и не думаю, нахал!

— Все же, когда я говорю о сердце, вы прекрасно знаете, что я не имею в виду орган!

— Да ну? А что вы имеете в виду?

— Способность чувствовать, переживать, любить наконец!

— И все это в каком-то мышечном мешке, полном холестерина!

— Ну хватит, господин Тах, мне даже не смешно вас слушать.

— Естественно, это мне смешно вас слушать. Что вы талдычите мне о вещах, не имеющих никакого отношения к теме нашей беседы?

— Вы осмелитесь утверждать, что литература не имеет никакого отношения к чувствам?

— Видите ли, молодой человек, мне кажется, что в слово «чувство» мы с вами вкладываем разный смысл. Для меня, когда хочется врезать кому-то по морде — это чувство. А для вас чувство — размазанные сопли в рубрике «Сердечная почта» женского журнальчика.

— А что это такое для вас?

— Для меня — так, настроение, красивая и насквозь криводушная историйка, которой люди тешат себя, мол, мы достойны называться людьми, уж так им хочется верить, что, даже справляя большую нужду, они преисполнены духовности. Особенно женщины горазды на такие выдумки, потому что при их работе свободна голова. А ведь это одна из отличительных черт рода человеческого — наш мозг считает себя обязанным функционировать постоянно, даже когда это ни к чему. Прискорбная техническая недоработка — в ней корень всех людских бед. Чем предаться благородной праздности, вкушать покой, подобно спящей на солнце змее, мозг домохозяйки кипит от ярости, не в силах вынести бездействия, и выдает сценарии один другого глупее и претенциознее — они тем более претенциозны, чем унизительней кажется самой домохозяйке ее труд. Какая все-таки дичь, ведь нет ничего унизительного в том, чтобы пылесосить или чистить сортир, — это просто надо делать, вот и все. Но женщины вечно воображают, что родились для некой высокой миссии. Большинство мужчин, впрочем, тоже, правда, они не так на этом зацикливаются, поскольку их мозги заняты бюджетом, карьерой, стукачеством и налоговыми декларациями, так что досужим вымыслам приходится потесниться.

— По-моему, вы немного отстали от жизни. Женщины в наше время работают наравне с мужчинами и обременены теми же заботами.

— Как вы наивны! Они же просто делают вид. Загляните в их рабочие столы — ящики набиты лаком для ногтей и женскими журналами. Нынешние женщины еще хуже домохозяек былых времен — те хоть какую-то пользу приносили. Теперь же они день-деньской обсуждают с коллегами такие животрепещущие темы, как личная жизнь и лишний вес, что по сути одно и то же. Когда их вконец одолевает скука, они перепихиваются со своими начальниками и счастливы от сознания, что сумели напакостить ближним. Для женского пола это венец карьеры. Ломая чью-то жизнь, женщина считает сей подвиг высшим доказательством своей духовности. «Я навалила дерьма — значит, у меня есть душа» — вот как они рассуждают.

— Послушав вас, невольно задумаешься, нет ли у вас личной обиды на женщин.

— Еще бы! Одна из них дала мне жизнь, хотя я ее об этом не просил.

— Вы говорите как трудный подросток.

— Ошибаетесь: я давно трудный переросток.

— Очень смешно. Но ведь и мужчина был причастен к вашему появлению на свет.

— Мужчин я, знаете ли, тоже не жалую.

— Но женщин вы ненавидите сильнее. Почему?

— Все причины я вам уже назвал.

— Да. И все-таки мне не верится, что за этим нет иного мотива. От вашего женоненавистничества попахивает сведением счетов.

— Счетов? Каких? Я никогда не был женат.

— Дело не обязательно в браке. А вы, возможно, и сами не знаете, откуда в вас эта обида.